Воображала

— Что со мной происходило?

— Этого никто, кроме тебя, знать не может.

— Я видела сестру. И насекомых. Я думала, я умираю. Я никогда прежде не испытывала такого страха, и в то же время я была заторможена. Я не понимаю, я даже не могу вспомнить, как все кончилось.

— Психоз схож со сновидением больше, чем ты думаешь. Ты проснулась.

Я свернулась калачиком, сильнее закутавшись в одеяло. Невероятная усталость, казалось, подчинила себе все тело.

— Тебе нужно поспать, — сказал он.

— Волны это погремушки моря, — прошептала я, слушая плеск волн. — Море — маленький, капризный ребенок.

Он протянул руку и погладил меня по волосам. Это движение, лишенное всяческого желания, не вызывало у меня оторопи. Может быть, мои ощущения просто притупились от усталости. Сейчас у меня не было ответа ни на один вопрос.

— Я не смогу заснуть, — сказала я.

— Ты сможешь. Однажды мы все засыпаем, что бы с нами ни случалось. Все закончилось, Октавия.

Меня знобило, и я хотела человеческого тепла, поэтому я не оттолкнула его, когда он лег рядом. Он не обнимал меня, не двигался, я только ощущала тепло его тела, словно больше ничего в нем и во мне не было — ни злости, ни страха, ни той, ушедшей недавно, войны.

Он был источником тепла, а я жадно присваивала крохи этого тепла. И хотя я совершенно не двигалась, еще никогда я не льнула ни к кому с таким голодом внутри.

— Я не знаю сказок, — сказал он. — Но давай попробуем поговорить еще о чем-то, что не до конца реально.

И он сказал:

— Меня звали Бертхольд, и это ты знаешь. Я жил богато для обитателя Бедлама. У меня не было сложного детства или чудовищной катастрофы, заставившей меня возненавидеть Империю. Я даже не был несчастен. Но я видел, как несчастны другие. Это причиняло мне боль, с которой я не мог жить. Я был обычным человеком во всем, кроме одного — я не мог не чувствовать людей вокруг меня. Это делало меня жестоким.

Я слушала внимательно. Сейчас меня больше увлекала мелодика его голоса, чем смысл слов. Он говорил напевно, словно это была колыбельная для меня.

— Те, кто вернулся с войны в Парфии были готовы воевать еще. Они привыкли к тому, чтобы видеть смерть. Им было нечего терять. Я был намного младше них, и мне было сложно убедить их в том, что я прав. Кое у кого из них оставалось оружие. Кое-кто сумел украсть его. Кое-кто сумел купить. И все сумели скрыть. Меня не окружали интеллигентные люди с искрами в глазах, и я тоже не был таким. Я просто хотел, чтобы прекратило болеть. Я страстно желал этого.

Я заметила, что он говорит неправильно, и пусть это едва заметно, но речь его не вполне гладкая. Варварский язык ведь устроен совсем по-другому не только в фонетике, но и в грамматике.

— Что случилось дальше, ты знаешь. Когда солдаты Империи приехали разгонять мирную демонстрацию, их встретили хорошо вооруженные, но, главное, отчаянные люди. Для устрашения мы развесили их трупы на деревьях. Мы забрали их оружие. Мы пошли дальше. Я знал, что мы победим, потому что мы были правы. Я не боялся умереть, потому что смерть, это не страшно. Страшно это быть неспособным что-то изменить. Нас приняли ведьмы и воры, и мы предложили им сражаться вместе с нами. Мы предложили им то, что нельзя было получить, не пролив крови — свободу. Я ничего не делал для того, чтобы росла моя армия. Этого хотели люди, и это подтверждало, что я прав. Что мое дело — правое. Я боялся, до слез боялся, но не крови и не смерти. Совершенно других вещей, которые вы не в силах были понять.

Я чувствовала, что засыпаю. Аэций рассказывал мне о том, кем он был, мешая факты из газет и личные откровения, и я хотела услышать все, с такой жадностью читают о чудовищных преступлениях. Но внутри меня словно отогревалось скованное чудовищным холодом сердце, и я чувствовала, что проваливаюсь в сон куда более спокойный, чем стоило ожидать.

Перед тем, как сон, черный и лишенный тревог, проглотил меня, я услышала:

— А может быть все было совершенно не так. В конце концов, прошлого, как и будущего, уже нет. В следующий раз я придумаю тебе историю интереснее.

Глава 11

Он появился в нашей жизни два года спустя. Если бы я только знала, чем все закончится, я бы ни за что не заговорила с ним, слова бы ему не сказала. Жаль, что судьбу не изменишь, мой дорогой. Жаль, что не всегда можно распознать ядовитую змею сразу.

Ко времени нашей встречи с ним, Домициан наскучил сестре. Он был ее домашним животным, послушным и хорошо воспитанным, но совершенно ничего не значившим. Иногда сестра гладила его по голове, когда мы сидели за чаем, и казалось, словно она даже мысли не допускает, что он такой же человек, как и она.

Ей доставляло удовольствие играть с ним, ласкать и заботиться, но отношения эти были унизительным.

Домициан никогда не касался страсти, пылавшей в сестре, и мне это нравилось. Он не был опасен для устоявшегося порядка вещей.

Он ничего не знал о ней. Это я была той, кто спасал сестру от пустоты безумными ночами, когда для нее подвигом было даже дышать. Домициан никогда не спрашивал о следах плети на ее спине. Наверное, думал, что сестра ему изменяет.