Воображала

Аэций схватился за поручень, готовясь перелезть, а потом отошел. Вид у него был по-детски озадаченный.

— Я не понимаю.

— Что случилось?

Аэций вытянул руку, коснулся воздуха над поручнем, потом оперся на него, словно на твердую поверхность. Я испугалась, что он сейчас упадет, но этого не случилось.

— Вот почему, — сказал Аэций. — Они так мало озабочены твоей сохранностью здесь. Войти можно, выйти нельзя. Думаю, так было с тех пор, как они выпустили Децимина. Они начали что-то.

— Я никогда прежде не слышала, чтобы принцепсы могли как-то ограничивать пространство. У нас не такого дара.

— Значит, это не они, а тот, кого они приведут сюда, — сказал Аэций. Я протянула руку. Мир кончался за пределами балкона, сразу же. Граница не была похожа на стекло или камень. Ощущения были совершенно отличные от всего, к чему я прикасалась прежде.

Граница не была ни твердой, ни жидкой, не состояла ни из материи, ни из воздуха. Она существовала, однако описать ощущения от нее было практически невозможно. Наверное, если представить себе поверхность, испещренную иглами, можно было бы воспроизвести это странное ощущение проникновения. Однако, эти иглы не причиняли боли. Я касалась чего-то невероятно огромного, и хотя позади него я видела мир, он казался совершенно незначительным. Какое странное тактильное ощущение, думала я, и какой силой оно обладает. Я не могла протолкнуть руку дальше. Мне казалось, что-то проникало в нее, и это было так отвратительно самому моему существу, что я сделала шаг назад и принялась вытирать совершенно чистую ладонь о платье.

Мерзость была нестерпима. То, что ограничивало мир этим домом было не просто противоестественно, а противодейственно мне. Ребенок внутри заволновался, и я теснее прижалась к Аэцию.

— Да, — сказал он. — Довольно неприятно.

Дело было не только в невыразимой мерзости, которую мы оба испытали, но и в давлении. Граница была неприступна. Аэций попробовал снова, но ни одно его движение, ни резкое, ни осторожное, не достигло своей цели.

Мира за пределами, строго говоря, не было.

Я прислушалась, благо, тишина была поглощающей — море и ветер были отчуждены от нас. Песнопений больше не было слышно.

— Аэций, они идут! — зашептала я. — Что нам делать?

— Сделай вид, что меня здесь не было. Что ты слабая, едва соображающая и напуганная.

Он легко перелез на парапет, последнюю границу дома, и двигался так неаккуратно, что у меня сердце перехватывало всякий раз, когда я видела его движения.

— Аэций, осторожно.

Он подмигнул мне, скользнул ногой в пустоту так, что должен был немедленно свалиться.

— Я не могу упасть.

Он продвигался, тесно прижавшись к стене дома не потому, что боялся упасть — это было невозможно. Граница едва давала ему сделать вдох, и он испытывал отвращение, то самое чувство, до сих пор заставлявшее меня компульсивно вытирать руку о платье.

Я и он, безумец, были покорны одному и тому же ощущению тошнотворной чуждости.

— Я рядом, — сказал он. — Помни об этом и ни о чем не беспокойся.

Я не стала тратить время на ответ, потому что услышала шаги. Я выскользнула за дверь, упала перед ней на колени, словно только что открыла ее. Времени настроиться на мою новую роль у меня не было.

Испуганная и отчаявшаяся, оглушенная. Что ж, не так далеко от моего состояния по умолчанию в последние месяцы. Я схватилась за ручку двери так, словно она была единственной моей опорой, и позволила телу расслабиться.

Моя сестра была отличной актрисой, а мы, в конце концов, провели вместе ее жизнь, и я должна была хоть чему-то у нее научиться.

Я испытала почти болезненную радость, прилив вдохновения. Я оказалась в ситуации, в которой должна была оказаться она. А где-то на краю сознания упрямо билась крохотная, нежная мысль о том, что Аэций рядом, и я в безопасности. Еще глубже, так далеко, что я сама едва чувствовала его, был страх.

Не за себя, а за малыша. Я сама была в абсолютной безопасности, худшее, что могло случиться со мной, означало бы воссоединение с сестрой. Но я была ответственна и за ребенка, за маленькое существо, которое не могло себя защитить.

Поэтому мне нужно было играть свою роль хорошо и уметь ждать. Я закрыла глаза. Дверь за моей спиной распахнулась, и в этот момент моя рука соскользнула вниз.

— Моя императрица, — сказал Северин. — Зачем же вам так напрягаться? Неужели вы думаете, что вам угрожает опасность?

Я молчала, будучи абсолютно уверенной в том, что не смогу не впустить в свой голос долю презрения.

Нет, дурачок, подумала я. Опасность мне не угрожает. Опасность угрожает тебе.

Весь мой суеверный страх перед сумасшествием Аэция вдруг стал моей уверенностью и надеждой.

Эмилия и Северин подняли меня, я прикрыла глаза, и их лица, скрытые масками, были затуманены для меня.

— Не трогайте меня, — прошептала я.

— Кто же, кроме нас, поможет вам идти? — спросил Северин.

— Умоляю тебя, Северин, — сказала Эмилия. — Постарайся не быть столь мерзким хотя бы при высоких гостях.