Я двадцать лет преподаю в Хьюстонском университете (чем очень горжусь). Это самое расово и этнически разнообразное научно-образовательное учреждение в Соединенных Штатах. Несколько семестров назад я задала вопрос шестидесяти выпускникам – группе, представляющей собой удивительное разнообразие рас и культур, сексуальной ориентации и идентичности. Я спросила, совпадают ли их политические и социально-культурные убеждения со взглядами их дедушек и бабушек. Примерно 15 % ответили: совпадают или почти совпадают, 85 % назвали широкий спектр ощущений от мягкой неловкости до острого стыда, когда доходит дело до обсуждений политических пристрастий родственников. Один студент-афроамериканец рассказал, как сходился во взглядах с бабушкой и дедушкой практически во всем, кроме самого важного. Он не мог рассказать дедушке о своей ориентации несмотря на то, что вся остальная семья знала, что он гей. Его дедушка вышел на пенсию после того, как всю жизнь служил священником, поэтому разговаривать о гомосексуальности с ним не получалось. Он и слушать не хотел о жизненном опыте внука, отличавшемся от того, во что верил он сам. Белая студентка рассказала о привычке отца обращаться к официантам в мексиканских ресторанах фразой «Ола, Панчо!». У нее был бойфренд-латиноамериканец, и она считала обращение отца унизительным.
Но когда я спросила, готовы ли выпускники разорвать отношения с семьей ради своих убеждений, все ответили отрицательно. Разумеется, мир гораздо сложнее.
Можно было бы предположить, что сортировка по идеологическим и политическим вопросам приведет к тому, что мы станем чаще общаться. Но привела ли на самом деле изоляция от людей с другими мнениями к тому, что мы будем окружены друзьями и людьми, с которыми мы чувствуем глубокую связь? Разве не должен был вопрос «с нами или против нас» приводить к более тесным и близким связям? Ответ – громкое и неожиданное «нет».
Бишоп сообщает, что в 1976 году менее 25 % американцев жили в городах и селениях, где в результате президентских выборов побеждал кто-то один со значительным перевесом. Другими словами, мы жили бок о бок с людьми других убеждений. Мы ходили с ними в школу и церковь по воскресеньям. Наши идеологические соображения были географически равномерно распределены. Сравните с 2016 годом: 80 % регионов страны отдали большинство голосов либо Дональду Трампу, либо Хиллари Клинтон. Многие из нас теперь живут в окружении людей со схожими политическими и социальными взглядами.
А вот что параллельно происходит с одиночеством. В 1980 году примерно 20 % американцев чувствовали себя одинокими. Сейчас эти цифры выросли более чем вдвое. Проблема касается не только нашей страны – процент людей, ощущающих себя болезненно одинокими, растет по всему миру.
Очевидно, отбор единомышленников в соседи и сознательное бегство от людей с другими убеждениями не приносит глубокого чувства причастности, к которому мы неумолимо стремимся. Давайте разберемся, что значит чувствовать себя одиноким и как эпидемия одиночества влияет на наши отношения.
Заглянуть в себя
Создатель социальной нейронауки Джон Качиоппо из Чикагского университета исследует одиночество более двадцати лет. Он описывает чувство одиночества как «ощущаемую социальную изоляцию»[14]
. Мы чувствуем себя всеми покинутыми, когда не включены в ценную для нас группу, когда нам не хватает настоящей причастности. По сути, одиночество – это отсутствие значимых социальных взаимодействий: дружеских, семейных, интимных, даже рабочих или волонтерских. Важно отметить, что