Вопреки. Как оставаться собой, когда всё против тебя

В поиске причастности нам придется научиться выдерживать давление парадоксов. Вот самый главный из них: одинаково важно уметь быть с кем-то и быть в одиночестве. Этимология слова «парадокс» как раз призывает выйти из идеологических бункеров, держаться своего – и покорять дикие условия бытия. Греческое слово «парадокс» состоит из двух частей: para (противоположно) и dokein (мнение). На латыни paradoxum означает «звучит абсурдно, но по смыслу верно».

Настоящую причастность не получить извне – мы носим ее в сердце. Это священнодействие, намерение стать частью чего-то большего и покорять дикие условия в одиночестве. Достигая этого состояния даже на долю секунды, мы чувствуем, что принадлежим всему и одновременно не принадлежим ничему. Звучит абсурдно, но по смыслу верно!

Карл Юнг утверждал, что парадокс – один из самых ценных духовных инструментов, великий свидетель истины. Логично, что с духовным кризисом разобщенности приходится бороться с помощью наиболее ценного духовного инструмента. Быть свидетелем истины – непростая задача, особенно когда оказываешься в диких условиях в одиночестве.

Но, как сказала Майя Энджелоу, «Цена свободы высока.

Награда велика».

Третья глава Пронзительная нота одиночества: духовный кризис

Поговаривают, что блюграсс-музыкант[66] Билл Монро в детстве прятался в тех лесах штата Кентукки рядом с железной дорогой, о которых позже сложили знаменитую песню[58]. Маленький Билл наблюдал за ветеранами Первой мировой, возвращавшимися по шпалам с войны. Измученные солдаты устало брели домой. Их долгие, пронзительно-тонкие стоны разрезали воздух, подобно полицейской сирене, – вопли боли и свободы, от которых кровь стыла в жилах.

По крайней мере, так рассказывает Джон Хартфорд, еще один известнейший блюграсс-музыкант. Закончив историю, он берет пронзительно высокую ноту. Слышишь этот протяжный крик-стон, и картинка становится объемной. Ах, вот о чем он говорит! Это не ободряющий возглас и не болезненный вопль – скорее что-то среднее. В стоне Джона (и Билла) отчаяние перемешано с искуплением, да так густо, что ложка стоит. Звук из другого времени и другого места.

Билл Монро вырос и основал новое музыкальное направление – блюграсс. Он будет часто вспоминать тот самый стон, с которого все началось. Сейчас мы называем его пронзительной нотой одиночества[67]. Высокое пронзительное звучание – визитная карточка блюграсса. Эта традиция возвращает нас к Биллу Монро, Роско Холкомбу – и мятликовому штату Кентукки. Музыка заставляет остановиться и прислушаться. Но сделать это трудно: она наполнена болью.

От песни Роско I’m a Man of Constant Sorrow («Я человек бесконечной тоски»)[10], которую он поет а капелла, стрелой пронзая голосом воздух, у меня волосы встают дыбом. А от песни I’m Blue, I’m Lonesome («Мне грустно и одиноко»)[59] Билла по мне стайками бегают мурашки. От этой протяжной блюграсс-ноты, заглушающей банджо и мандолины, становится ясно, что пережили солдаты, – и, если прислушаться, можно даже уловить отдаленный свист приближающегося поезда.

Искусство может превратить отчаяние в удивительное переживание, раскрыть другим опыт одиночества, осветить безвыходную ситуацию надеждой. Только искусство могло преобразовать стон измотанного солдата в глубокий опыт, объединяющий людей. Музыка, как и любое искусство, позволяет услышать мучительные эмоции, придать им форму, показать, позволить другим разделить их. Волшебство высокой ноты, в которой звучит одиночество, как и магия любого искусства, помогает нам признать свою боль и одновременно уносит нас от нее.