Вопросы цены и стоимости

— Мадам, извините, что беспокою вас, но мне нужно как можно быстрее встретиться с мэтром Грие!

Катарина выгнула бровь, усилием воли оторвав взгляд от его красноречиво припухших губ:

— Вы запамятовали, где располагается наш дом?

— Нет, — голос совсем упал, юноша мучительно побледнел, — но… это будет неудобно…

— Неудобно? — холодно переспросила Катарина и невозмутимо добила. — Вы правы, молодой человек, ваше появление будет не слишком уместным.

Как ни странно, ее слова оказали совершенно обратный эффект. Юноша выпрямился, впервые прямо взглянув ей в глаза, и твердо сказал:

— Я уверен, что это очень важно, мадам!

— Что ж, если вам так необходимо, переговорить с моим мужем, и вы считаете, что в домашней обстановке делать это неудобно, полагаю вы так же прекрасно помните, где находится его контора. А теперь, прошу прощения, но я спешу!

Юный Поль спокойно кивнул, видимо не задетый резкой отповедью, и шагнул с дороги, оставив женщину в еще большем удивлении.

* * *

— Разве я тебя отпускал? — жесткая рука сгребла волосы, с силой отдергивая опущенную голову назад.

Даже не пытаясь удержаться, Равиль рухнул на пол с табурета, на котором сидел, уткнувшись лбом в сплетенные на подоконнике руки.

Волосы Ксавьер так и не выпустил…

— Нет, — равнодушно отозвался юноша, глядя в сторону.

Пощечина: ответ был верным, но это не имело значения в игре, которая так забавляла его нового хозяина.

И Таш всегда сначала бил по лицу. Не так, как в первый раз, когда синяки сходили неделю, а аккуратно и точно — только боль и вечно разбитые губы. Иногда носом шла кровь, но это случалось редко, ведь на утро нужно было отправляться в дорогу, а полуобморочное состояние игрушки мужчину не устраивало.

— Тогда, быть может, я что-то просил передать моей очаровательной кузине или ее мычащим на лугу подружкам? — вкрадчиво продолжил допрос Ксавьер.

— Нет… — когда собственная жизнь и борьба за нее потеряла смысл?

Настоящий ливень из презрения, который обрушила на него достойная супруга Ожье ле Грие, Равиля не тронул: он знал, что не заслужил ничего иного…

В самом начале, несколько раз он пытался сбежать: один раз истерично, сразу по выезде из города. Наивно надеясь на то, что теперь, когда все получили от него, что хотели, когда его существование больше не позорит семью и не угрожает по-прежнему любимому человеку и уже его семье — он может позволить себе хотя бы такую роскошь, как спокойно умереть с голоду в какой-нибудь канаве… Его догнали быстро. Довезли до постоялого двора, где Ксавьер запер дверь, скрутил верещавшего, отбивающегося лисенка, заткнул ему рот и отходил ремнем так, что им пришлось задержаться на три дня. Трахаться это не помешало.

Равиль встал, как вставал всегда. И подготовился более тщательно, снова сбежав в первом же попавшемся по пути городишке… Появление Ксавьера в местной разновидности тюрьмы было как повторяющийся кошмар, а последнее, что он запомнил, — как разгневанный хозяин хлещет его по лицу вырванным в Венеции признанием во всех существующих грехах и преступлениях, ласково объясняя очевидное.

…Что просто сдохнуть ему никто не даст, что он лично позаботится, чтобы неблагодарную шлюху отымели так, что даже казнь показалась бы милостью Господней… Что не меньше, чем у благородных, а то и больше, — в торговой среде значит репутация. И опять таки лично он позаботится о том, чтобы даже дети Ожье через 20 лет не могли выйти из дома, а признание вора и грязной бляди, получившего по заслугам, — ему в том неоценимо поможет… Больше Равиль не сбегал и не сопротивлялся.

Но на самом деле сломался он куда раньше — в пресловутой «блошнице», когда понял, что единственное, на что годится, и единственное, что способен сделать для дорогого человека — это молчать и раздвигать ноги перед очередной сволочью в людском облике.

И исступленное «никогда», «ни за что» — канули в небытие…

Лишний раз подтверждая правоту Таша: блядь! Обретенные принципы продержались меньше ночи.

Он крепился как мог, уговаривая себя, что выдержит, и испугавшись даже не смерти, не коменданта, не клейма, — а того, что если не согласится и не отрежет единственную ниточку, Ксавьер воспользуется уже горем Хедвы, все равно добившись в Тулузе обвинения Ожье.

А потом оказалось, что его существование в купе с письменным раскаянием так или иначе способно навредить, и надо было умереть еще тогда, сразу, а теперь уже поздно…

С того дня Равиль оставался запредельно спокоен, чтобы не происходило, и больше не спорил со своим хозяином. Да, он грязная бордельная шлюха, он не заслужил ничего хорошего, если бы он не имел наглости об этом забыть — над Ожье сейчас не висела бы угроза!