Вор

Однажды зашел Матвей, зинкин брат. Уединясь с Митькой в угол, он вел с ним долгую беседу; Зинка и тут была как чужая. Она ждала ссоры, обоюдного крика, но все покончилось взаимными рукопожатиями.

— Вот и хорошо, вот и ладно, — твердил Матвей, уходя и потиранием рук выражая свое удовлетворение.

— Зина, — сказал Митька через минуту. — Твой брат чудак, но он прав… он прав, Зина. Все дело в том, что прав и я…

В последующие дни Митька был молчалив и странен: все сидел у окна, где снова все завалило снегом, и глядел поверх крыш, где торчала в небе маленькая голубая отдушина. Однажды, придя с базара, Зинка не нашла его дома, и никто из жильцов не мог сообщить ей правду о митькином исчезновении. Не найдя даже записки, Зинка села и заплакала, но без особого отчаянья, ибо внутренне была подготовлена ко всему. В сумерках она выбежала на улицу. Пьяненький Пигр не удержал ее в дверях: Зинка походила на вепря, у которого отняли его детеныша.

У Доломановой сидели гости, и в комнате было как-то нехорошо. Бренчала гитара, кто-то пел, пахло мандариновой коркой. Увидев Зинку, Доломанова сама вышла к ней в коридорчик.

— У тебя он? — горячо начала Зинка. — Возьми, возьми его себе, только скажи… жив он?

— Мити у меня нет, гости у меня. Ты войди, у меня торжество… Пигр мне известие одно доставил… от отца! Проклял меня, каково?! — она на мгновение закрыла глаза. — Сейчас пойду сообщу гостям, они еще не знают… Пигр, ты не знаком с Зиной? Знакомься, это занимательная девушка…

— Пигр Первый!.. — гнусаво возгласил тот, но Зинка уже убежала.

До позднего вечера она не зажигала света. Вдруг, лихорадочно спеша, она выдвинула верхний ящик комода, куда прятала деньги. Из семнадцати рублей недоставало шести: вор не оставил и записки и этим самым сообщал, что остается жить. Обрадованная пропажей, Зинка с закрытыми глазами сидела на кровати, стремясь продлить последний час своей душевной непогоды. Когда подошло время, Зинка оделась и пошла на работу.

Никто более не знал митькиной судьбы. Никто не видел, как завернул он ко Пчхову. (— «Не прощаюсь, примусник! Я еще вернусь… Через пять лет, а вернусь!» — И, осмотрев еще раз убогое пчховское железо, вышел из мастерской. —) Никто не повстречался и на вокзале, когда он брал дальний билет. Вагон достался тряский и старый, но тепло в нем было от дыханий и густейшей махры. Всех лежавших и сидевших тут роднила бродяжная, нескладная доля. Когда вечер заволакивал окна, поезд тронулся; в окне побежали сумерки и огни, потом поле, потом лилово-снежная река, потом деревня, насыпь и ночь.

Наверху, в духоте и шуме, дремал Митька, подложив под голову сапоги. Впервые со дня болезни спал он так крепко. Ему приснилось то же, что было и наяну: тот же вагон, те же люди, и бескрайняя ночь за тряским окном. Но все это было вдалеке, а вблизи, на спальной полке, сидит Николай Заварихин и играет на гармони, болтая свешенными ногами. Митька раскрыл глаза; из противоположного угла и впрямь неслась несложная гармонная мелодия, споря с грохотом движения.

Недолгий сон промял, протрепал, вычесал его; надоедное медленно отшелушалось от души. Надев сапоги, Митька вышел на площадку. Его обняло жестким зимним сквозняком, и нужно было закрыть ладонью рот, чтоб дышать свободнее. Мимо поезда тянулись снега с волнистой, узористой зыбью, следами ветра. Длилась ночь. В световом бегущем блике Митька видел собственную тень, и ему стало весело. Она неслась рядом с колесами, дразня их, легко пересиливая неровности и лысины сугробов, штабеля шпал, изгородь случайного разъезда. Отвечая на свой вопрос, Митька сказал: «мало, еще мало» — и воротился в вагон.

Разговоры внизу (— «Лес рубят, а мужик беспокоится: все меньше земля становится без древесных корней. Скоро станет земля в размер лесного ореха, когда сгниет последний на земле пень…» — Тут начинал другой: «Конешно, нужно согласиться с течением времени…» — Мало ли о чем разговаривают в дальнем, ночном пути мужики!) усыпили Митьку. Весь следующий день Митька пролежал на полке; щемила сердце какая-то невынутая заноза, а колеса все стучали, стальные, неутомимые. Артель плотников, ехавшая внизу, угостила его колбасой и чаем из закопченного артельного чайника. В окнах прекрасно бежали вечереющие лески и кустарнички, и столь же прекрасно ревел поезд во мглистую глушь страны.