Вор с черным языком

Норригаль печально помахала мне рукой, а я подмигнул ей. Матросы расчистили палубу вокруг главной мачты, а сами собрались на носу и корме. Капитан Болщ восседал на подобии трона, а Коркала стояла за его плечом. Требования устава капитана не очень интересовали, его больше увлекало само зрелище. Все делали ставки, и капитан тоже. Лишь немногие рискнули поставить на меня, привлеченные выгодными условиями. Думаю, за меня давали двенадцать к одному. Не слишком приятные прогнозы, но меня никто и не спрашивал.

Капитан забрал у Коркалы дубинку с бронзовым кулаком и поднял ее, а я поморщился, вспомнив, куда путешествовала эта штука, пока я пиликал на скрипке. Когда он опустит руку, начнутся захваты и удары. Это было чудесное мгновение, пока дубинка висела в воздухе. Мгновение, за которое человек мог бы прожить счастливую жизнь в райской долине шириной в три удара сердца. Я слышал крики чаек, слышал плеск пенящихся волн, что ударяли в борт корабля. Оно было не таким уж и плохим, это мгновение.

А потом дубинка опустилась.

Полчаса спустя я все еще был жив, но адски, до тошноты устал. Я прижимался к спине Малка, обхватив его ногами за пояс, как делал бо`льшую часть этого долгого, изнуряющего поединка. Этот галлардианский стиль борьбы называется li denchēct di lįan, то есть зубастая лиана, или просто лиана. В Галлардии лучшие в мире мастера рукопашного боя, и они в основном применяют стиль «зубастой лианы». О нет, смотреть там особенно не на что. Ни красивых ударов, ни захватывающих дух бросков. Ты просто тщательно выискиваешь то, что противник умеет хуже всего, а потом заставляешь его делать именно это.

Разумеется, нас обучали «лиане» в Низшей школе – воры любят ее так же горячо, как солдаты – кулачный бой, а моряки – мужеложество. Для невысоких парней и девушек это лучший способ уцелеть в схватке с более крупным врагом, а в воры набирают именно невысоких. Вот так я и дрался, весь покрытый липким потом, с заплывшим глазом, выбитым зубом и, вероятно, сломанным ребром. Меня бросало то в жар, то в холод, но я все еще был жив, а противник начал уставать. Сколько раз он наносил удары вскользь, из неудобного положения, не дающего вложить в удар всю силу, пытался даже боднуть меня головой. Но достал только дважды, и оба раза не кулаками, а ногами, а потом швырял на палубу, и это было хуже всего. В ответ я сломал ему мизинец левой руки, надавал по ушам так, что чуть не вышиб мозги, и пару раз ткнул большим пальцем в глаза. Но мы все еще дрались, с горящими мышцами и легкими, наполненными битым стеклом. Благородный дуб и трусливая лиана. И команде это начинало надоедать.

– Ты драться собрался или обниматься с ним?

– Дерись как мужчина!

– Останови их, капитан, растащи в стороны!

– Это колдовство, вы же знаете, что он умеет колдовать!

– Трус!

– Трус!

– Слизняк!

Это то, что мне кричали по-холтийски. На молровском, антерском и спантийском выходило еще хуже. Но недовольный гул одинаково звучит на всех языках. Разочарованная толпа матросов свистела, шипела и фыркала, хотя, честно говоря, ближе к середине схватки они сами утомились и переняли мою тактику. Теперь они стали бросаться в меня разными предметами, а это уже не шутки. Пока в ход шли только пробки от бутылок, обломки китовых костей и чей-то грязный чулок. Но пройдет немного времени, и какая-нибудь тяжелая деревяшка или железка так долбанет мне по башке, что я ослаблю мой захват.

Малк опять поднимался на ноги, забрызгав слюной мой локоть и дыша так, словно ему срочно нужна была повитуха. Я заплел ему ноги своими и сдавливал коленями почки, как только мог; стоило бы только Малку встать, и он непременно опять швырнул бы меня на палубу и навалился сверху. Он уже встал на колено, одной рукой пытаясь расцепить мои пальцы, а вторую подсовывая мне в подмышку, чтобы спасти шею от усыпляющего зажима. И хотя я по-прежнему сдавливал его подбородок – и, надеюсь, ему было больно, – он как-то ухитрился заговорить. Не знаю, что на него нашло, но Малк вдруг снова принялся меня стыдить:

– Я… так и думал… что ты будешь драться… по-гоблински… У тебя нет чести… и никогда не было.

– Никогда и не настаивал на этом, – ответил я.

– Трус.

Моя вина.

– Слизняк.

То есть слизнул от призыва. Опять моя вина.

– Тварь кусачая.

Он просто обозвал меня гоблином, и я это понимал, но от боли и усталости ужасно разозлился, что упустил столько возможностей укусить его. Оторвать ему нос, или ухо, или шматок шеи. Гори он в аду, я все-таки укусил Малка, да так, что дерьмо полетело во все стороны. Он завизжал, брызжа слюной, и в ответ цапнул меня за локоть.