Воришка

— Потому что мне не надо возвращаться домой. Наконец-то, я свободна. Свободна как птица. — Она вцепилась в его рукав. — Мне ведь не придется идти обратно домой, правда?

— Думаю, что нет.

— Надеюсь, вы ничего ей не сказали?

— Нет.

— Вы хороший человек, Мак-Ковней.

Когда стемнело, Мак-Ковней вывел свою машину из гаража и поставил к задней стене своей конторы, куда обычно подъезжали катафалки.

— Спрячьтесь-ка на всякий случай за заднее сидение, — сказал он, — пока мы не выедем за город.

— А куда мы поедем?

— Я отвезу вас в Детройт. Оттуда вы сможете уехать куда угодно автобусом или поездом.

— Куда же я должна уехать?

— Куда хотите. Вы ведь свободны, как птица.

Несмотря на то, что ночь была теплая, она опустилась на сидение, дрожа всем телом. Мак-Ковней укутал ее в плед.

— Послушайте, Мак-Ковней.

— Да.

— Я чувствовала себя гораздо свободнее, когда сидела взаперти в вашей маленькой лаборатории.

— Сейчас вам просто немного страшно, только и всего. Свобода — великая вещь.

Он вел автомобиль по направлению к автобану. Спустя полчаса, когда городские огни остались позади, Мак-Ковней предложил миссис Китинг пересесть на переднее сидение. Она согласилась и села рядом с ним, ее плечи были окутаны пледом, как у индианки. Мак-Ковней чувствовал себя обязанным развеять ее грусть, так как именно благодаря ему эта женщина оказалась в мчащемся по ночной дороге автомобиле.

— На свете столько прекрасных мест, — начал он твердым голосом, — которые стоит посмотреть.

— Например?

— Ну, скажем, Калифорния. Там круглый год цветут цветы. — Он немного поколебался. — Вот что я хочу вам сказать. Я давно уже мечтал о том, чтобы в один прекрасный день продать свое дело и, уйдя на покой, переехать в Калифорнию.

— Что же вам мешает сделать это?

— Я не мог до сих пор воплотить в реальность свою мечту только потому, что одинок, нет у меня ни семьи, ни друзей. А вы были когда-нибудь в Калифорнии?

— Много раз я проводила лето в Сан-Франциско.

— Вам там нравилось?

— Очень.

— Мне тоже там нравится. — Он снова прокашлялся. — Но в одиночку я бы там жить не смог. Вам не холодно?

— Нет, ваш плед греет великолепно.

— Как птица... насколько я понимаю, быть вольной птицей, оказывается, вовсе не так уж и замечательно.

— Почему?

— Слишком много свободы, не знаешь, что с ней и делать, разве что кружить в воздухе. Такая жизнь не подходит для столь солидной женщины, как вы, миссис Китинг.

— Вполне возможно.

— Полагаю...

— Знаю, Мак-Ковней, о чем вы думаете.

— Правда?

— Разумеется.

Мак-Ковней зарделся.

— Это... все как-то неожиданно, не правда ли?

— Я так не нахожу.

— Но еще полчаса назад я об этом и подумать не мог.

— Это вы. Женщины в таких вопросах более проницательны.

На какое-то мгновение Мак-Ковней замолчал.

— Конечно, мое предложение о женитьбе было сделано не в слишком романтичной форме. Я должен был сказать несколько прочувственных слов.

— Еще не поздно.

Он крепко обхватил рулевое колесо.

— Я думаю, что люблю вас.

— Надо говорить не так, — строго возразила она. — Я ведь не глупая гусыня, которая теряет голову от подобных слов. В моем возрасте любви уже не ждут. Я не хочу...

— Но я действительно люблю вас, — заявил Мак-Ковней.

— Не думаю.

— Вы еще в этом убедитесь.

— Это будет еще одним чудом, совершенным вами, Мак-Ковней?

— Главным из них.

Впервые в своей жизни миссис Китинг услышала признание в любви. В благоговейном молчании она сидела возле Мак-Ковнея, скрестив руки на груди, как девочка во время богослужения.

В Детройте Мак-Ковней поместил ее в отель и поспешил обратно домой, чтобы успеть на «похороны» миссис Китинг.

Две недели спустя они зарегистрировали свой брак в небольшом городке близ Чикаго. Во время долгого, безмятежного путешествия на Запад в автомобиле Мак-Ковнея оба они почти не говорили о прошлом и не высказывали тревоги в отношении своего будущего. Продавая свою похоронную контору, Мак-Ковней слишком торопился, что не позволило получить за нее настоящую цену. Поэтому он был несколько стеснен в средствах. Но он не хотел волновать свою жену подобными проблемами. К тому времени, когда они добрались до Сан-Франциско, от капитала Мак-Ковнея осталось совсем немного. И большая часть этого остатка пошла на покупку маленького домика в Беркли.

Поздней осенью деньги у них кончились совсем, и Мак-Ковнею пришлось стать продавцом в обувном отделе большого магазина. Неделю спустя вместе с первой зарплатой он получил и уведомление об увольнении с работы.

Обо всем этом он поведал за ужином Элеоноре столь непринужденно, словно это была милая шутка, сопроводив свой рассказ парой анекдотов, чтобы уж наверняка вызвать у нее улыбку.

Но она выслушала его со всей серьезностью.

— Значит, ты всю неделю торговал ботинками.

— Да.

— Почему ты не сказал мне, что нам срочно нужны деньги?

— Не волнуйся, как-нибудь выкрутимся. Я могу легко устроиться куда-нибудь еще.

— Кем же?

— Тем, кем я был всю свою жизнь.

Она наклонилась над столом и коснулась его руки.

— Но ты ведь не хотел больше быть устроителем похорон.

— Это ничего не значит.

— Подобная работа ведь всегда претила тебе.

— Говорю тебе, это ничего не значит.