Воробьиная ночь

Раздрай, случившийся с бортмехаником Михаилом Бурлаковым в результате всех этих несуразностей, начинает помаленьку образовываться и утрясаться. Михаил оглядывает самолет, второго пилота, своих пленителей-сторожей-охранителей пусть все еще и довольно диким, но постепенно проясняющимся взглядом. Калейдоскоп последних невозможных и необъяснимых событий начинает стабилизироваться в его голове и обретать хоть какой-то смысл.

- Это... что? Выходит ... они нас захватили? - задает он Геннадию кристальный по своему логическому обоснованию вопрос.

Глаза у него голубенькие, как незабудки, и смотрят доверчиво. Он глядит на второго пилота. Он передергивает кистями рук, пытаясь ослабить стягивающую их бельевую веревку. Веревка жмет, но главное - вызывает страшное раздражение своей инородностью, своей несовместимостью с тем, что он привык и должен делать и что происходит в эту минуту.

- В способности делать правильные выводы из немногих фактов тебе не откажешь, - одобряет Гена.

- Но - зачем?

- Вопрос вопросов. Как ⌠быть или не быть■ Шекспира.

- Я его знаю? - сбивается с мысли Михаил.

- Вряд ли.

Михаил морщит лоб, припоминает.

- Это тот тип, который тысячу лет назад писал всякую заумь? - Интеллект бортмеханика не относящимися к практическим делам сведениями явно не обременен. - Чего ты мне его суешь? Он что - нам поможет?

- Не поможет, - соглашается Минин.

- Ну и нечего тогда приплетать всяких там... Зачем они убили штурмана?

- Спроси у них.

Механик поворачивается к Джафару.

- Зачем вы убили штурмана?

Тот молча косится на него и отворачивается.

- Вот это гадство! - изумляется Михаил одновременно тому, что штурмана убили, и тому, что на простой вопрос ответить не могут. И хоть сам он сидит связанным, до него все еще никак не доходит, что все это всерьез и его самого тоже касается. - А нас зачем связали?

И вдруг его поражает: как это он, такой здоровущий, позволил себя связать? Да он здесь все мог разнести в щепки, а он и пальцем не шевельнул. У него даже рот открывается, когда он постигает всю эту несообразность. Он с недоверием поворачивает голову, пытаясь заглянуть себе за спину.

- Во блин! - говорит он.

- Эх, Миша, Миша! - говорит второй пилот.

- Что ⌠Миша, Миша■? - пыхтит тот: заглянуть за спину не удается, и он бросает эти попытки. - А как полетит самолет без штурмана, бортмеханика и тебя? Они соображают это или совсем опупели?

- Летит.

- И долго пролетит? - с ехидцей спрашивает он. - Это вам что - телега с лошадью? Шуточки нашли!

- Мой грех, мой грех, - удрученно согласился Гена. - Недоглядел.

- Что ты мне смешки все строишь?! - сердится Михаил. - Дело-то серьезное!

- Еще бы. Только я тут при чем, а, Миша?

- Ты тут ни при чем, - вынужден тот согласиться. - И все-таки это никуда не годится! Надо что-то делать.

- Ты попал в самую точку.

- Но что?

- Не знаю.

- Командир молчит, второй - не знает, эти два дундука воды в рот набрали, я тут пеньком торчу. А самолет, того и гляди, хлопнется. Я даже не знаю, сколько из каких групп керосина выработано. Вот так хорошенькое дело!

- Миша, какой, к дьяволу, керосин?! Ты хоть понимаешь, что говоришь?

- Понимаю. На этой машине из правой группы баков выработка идет всегда быстрее, я это давно заметил... И еще...

- Миша, - болезненно морщится второй пилот, - прежде чем дело дойдет до керосина, нас эти два добрых молодца трижды пристрелят.

- Ну да? - говорит Миша недоверчиво.

- Да.

- И кто поведет машину? Господь Бог? А кто ее сажать будет?

- Миша, вон туда взгляни, - кивает Гена на пол, где лежит тело штурмана.

Тот смотрит.

- Вот это... - тянет он.

- ...гадство, - подсказывает ему Гена. - Самое настоящее, Миша. Первостатейное.

Их стражи в разговор не вмешиваются. Они сидят по обе стороны от пленников и смотрят перед собой отсутствующими взглядами. Может, получили такое указание, а может, разговор их действительно не интересует. Дело, в которое он ввязались, дает им немало пищи для собственных размышлений.

Минин звеняще думает: о том, что руки у меня свободны, ни один из них не догадывается. Если въехать в горло кулаком вот этому шибздику, он и опомниться не успеет, как оружие окажется в моих руках.

Да, но...

Вот именно - но. Усатый-то мгновенно всадит в тебя всю обойму, а в ней не меньше тридцати патронов. Хватит и на тебя, и на механика. Как говорит Миша: гадство. И командира никак не предупредишь...

- Такого со мной еще ни разу в жизни не делалось, - сокрушенно говорит Бурлаков.

- Неужели? - не верит ему Гена.

- Да.

Миша опускает голову.

- Была б здесь Верка... - бормочет он.

- Кто это? - спрашивает Гена.

- Моя жена.

- Она всегда знает, что делать?

- Всегда.

- Завидное качество. Напрасно ты ее в полет не взял, - серьезно попрекает он Мишу.

Механик, по всей видимости, всерьез обдумывает такую возможность, потому что глаза его загораются, но быстро отказывается от нее как от не предусмотренной руководством по летной эксплуатации самолета и вообще глупой затеи.

- Ну да, тебе лишь бы язык почесать, - раздраженно говорит он, потом спрашивает: - А что все-таки об этом думает командир?