Ворон

В XV строфе концепция русского кода-имени (к которой переводчик исподволь подбирался: V, 48, X, 103) получает логическое завершение: “За душой моею выслал Ад / тебя? Хватай же, вор!” (XV, 157-158). Возможно, русское Ворон-вор единственно достойный (хотя и не адекватный) ответ на английский вызов Raven-never. Любопытно, что еще в 1905 г. словосочетание “вороны-воры“ употребил в одном из своих стихотворений (“Черные вороны”) Бальмонт.

В XV строфе Вас. Федоров заставляет своего героя комментировать весь ужас своего положения, пресекая тем самым тонкую игру, затеянную По с читателем. Этот поэтический комментарий любопытен, однако, тем, что русскому переводчику удалось смоделировать процесс прогрессирующего отчаяния всего-навсего в четырех стихах (XV, 159-162):

Ветер… злая ночь… и стужа…
В тихом доме смертный ужас —
Сердце рвет он, этот ужас,
строит склеп мне выше гор…

Концовка строфы не менее примечательна:

“Ну, хватай! Ведь после смерти позабуду я Линор!”
Крикнул ворон: “Nevermore”.
(XV, 163-165)

Если в XIV строфе герой просит Ворона о даровании ему забвения при жизни и получает отказ, то в XV герой постулирует забвение посмертное как факт непреложный (обратим внимание на восклицательный знак: 164), причем он изъявляет готовность приблизить миг смерти (Ну, хватай!). Отрицательный ответ Ворона возводит героя на более высокую ступень отчаяния, но это отчаяние иного рода, чем то, которое испытал герой По, моля об исцелении от сердечных ран и вспоминая галаадский бальзам.

В кульминационной XVI строфе герой Федорова просит о малом — не о встрече в райских кущах, а хотя бы о видении “тени”:

..........
“Ты скажи — я жду ответа —
там, за гранью жизни этой,
Прозвучит ли речь привета
иль пройдет хоть тень Линор —
Недостижной здесь навеки,
нежной, ласковой Линор?”
..........
(170-175)

Таким образом, русский переводчик выступил своеобразным оппонентом американского поэта, предложив свою, психологически более затейливую, версию. Однако оригинальные идеи Вас. Федорова не нашли достойного художественного воплощения, да и отдельные атаки на принципы наращивания символьности не привели к созданию какого-либо альтернативного варианта. Заключительная строфа русского перевода мрачнее заключительной строфы оригинала:

И зловещий, и сердитый,
все сидит он и сидит он,
Черный ворон на Палладе,
охраняя мой затвор…
И от лампы свет струится…
И огромная ложится
От недвижной этой птицы
на пол тень… И с этих пор
Для души моей из мрака
черной Тени — с этих пор —
Нет исхода — Nevermore.

Обращает на себя внимание тенденция к выпячиванию хтонических черт Ворона с помощью целого каскада “отрицательных” эпитетов, отсутствующих в последней строфе оригинала (зловещий, сердитый, черный). Тень Ворона — огромная, и она тоже черная.

Если герой По в заключительных двух стихах фиксирует координаты своей души по вертикали “восхождение в рай / нисхождение в ад”, вводя сюда и временную координату (“больше никогда”), то для героя Вас. Федорова пространственные характеристики несущественны: строфу венчает абстрактная временная формула (“…с этих пор / Для души моей из мрака / черной Тени — с этих пор — / Нет исхода — Nevermore”) с акцентировкой внимания на природе тени (“мрак черной Тени” вместо “этой тени” у По). Вообще, слово ‘черный’ — один из ключевых концептов перевода (ср. с ключевым концептом перевода Уманца). Так, оно появляется и при описании призрачной игры света и тени от затухающих в камине углей: “Эти тени — по паркету / черной бахромы узор…” (II, 14-15). Трудно, конечно (если вообще возможно), увидеть за “черной бахромы узором” всю сценку, нарисованную По, но проблема адекватной передачи образного ряда стихотворения переводчика особо не заботит.