Ворон и Голландка

В «Либерти» уже было не так людно, как час назад, когда они только пришли сюда. Теперь на фоне разговоров она расслышала музыку. Мелодия оказалась ей знакомой. «Любовь, которую ты чувствуешь снова». Голоса Эмми-Лу Харрис и Рэя Орбисона сплелись, как лозы диких роз. Он дарил ей свою любовь. Она хотела его чувств. И, видимо, какую-то чертову бутылку молока двухпроцентной жирности. Тесс промямлила последние две строчки, и йодль[192] Орбисона затих.

– Я смотрю, ты любишь кантри, – заметил Рик. Его губы находились близко от ее уха, но это все еще выглядело прилично и по-дружески. Друг утешает друга – и ничего больше. Но она могла это изменить. Она знала, как здорово женщины пользуются подобными ситуациями. Большинство женщин это знали. Как взгляд, тон голоса, малейшая перемена в языке тела, слабое касание колена или руки могут нарушить такой платонический момент.

– Ты мне нравишься, – сказала она. Хотя и сама не знала, правда ли это. Она находилась в том сером пространстве, в котором еще понимала, что делает, но была достаточно пьяна, чтобы потом можно было обвинить в своих действиях алкоголь. Хотела ли она это делать? Рик приобнял ее, чтобы успокоить, и все еще не убирал руку. Рик злился на Крис. Тесс не злилась ни на кого, кроме себя, – ее раздражало, что она находится наедине с собой. У нее уже давно не было мужчин.

– Тебе нужно что-нибудь съесть, – сказал Рик. – Хотя бы кусочек шоколадного пирожного.

Конечно, Рик был мужчиной Кристины, и это неправильно, к тому же он ей не нравился – не настолько и не в таком смысле. Но если бы никто не узнал, если бы они пошли в его машину, припарковались где-нибудь в тени и пообжимались, как подростки, что плохого? Это осталось бы только между Риком, Тесс и ее кармой. Никто не узнает – никто не пострадает.

– Ах ты, сукин сын! – голос Кристины, донесшийся через стекло. Какую же милую картинку в красной неоновой рамке, окаймлявшей окно, они ей показали. – Проклятый ты сукин сын!

– Ты опоздала, – сказал он, придя в замешательство от ее гнева. Ведь он, ни в чем не виновный парень, просто делал доброе дело, не осознавая, как близко находится к тому, чтобы изменить своей подружке. Но если ему только предстояло оценить намерения Тесс, Кристина уже все почувствовала через окно. – На два часа. Я думал, ты уже не придешь.

– Значит, нужно обжиматься на людях с первой попавшейся? Ладно, тогда иди на хрен.

– Мы не обжимались, – сказала Тесс и мысленно прибавила: «Только собирались».

– Уходи, подружка, – крикнул фальцетом мужчина в наряде Мэй Уэст[193]. Привидения и ведьмы выразили ему свою поддержку.

– Знаешь, Крис, ты хуже любого деревенщины-расиста! – прокричал Рик через окно. – Увидела мою руку на какой-то девушке – на Тесс, которая вообще не в моем вкусе, и тебе это прекрасно известно, – и думаешь, я уже вот-вот потащу ее в койку, потому что я такой горячий латинос, который не может удержать в штанах свой член. Но если бы я стал ревновать тебя в такой же ситуации, ты бы сказала, что я параноик. Суть в том, что ты мне не доверяешь. Не хочешь выходить за меня замуж и не можешь придумать этому оправдание, так что отправляйся-ка обратно в свой Висконсин и выходи там за какого-нибудь тупоголового шведа под стать себе и нарожай ему кучу белесых детишек.

– Я норвежка, козел!

С этими словами Кристина перебежала улицу к своей машине. Рик пулей вылетел из ресторана, и вскоре Тесс увидела, как его «Лексус» пролетел мимо окна. Она сделала единственное, что могла придумать в сложившихся обстоятельствах. Позвала официанта, попросила чек и спросила, тяжело ли поймать такси в этой части города.

* * *

Через пять часов в отягощенной виной бессоннице Тесс закончила семьдесят четвертую главу второй части «Дон Кихота». Она читала эту книгу так долго, что та уже выглядела потрепанной. Все это время Китти пыталась поменять этот ветхий экземпляр с порванной обложкой на более новый – будто это могло побудить Тесс быстрее прочесть его. А побудить смогло избавление от навязчивой мысли, что книга «необходима для развития». Достоинства романа всегда были камнем преткновения, как сказал бы сам Дон Кихот.

«После того как над Дон Кихотом были совершены все таинства и после того как он, приведя множество веских доводов, осудил рыцарские романы, настал его последний час. … Для меня одного родился Дон Кихот, а я родился для него; ему суждено было действовать, мне описывать; мы с ним составляем чрезвычайно дружную пару …Vale[194]».