Ворон и роза

— А тебе не приходило в голову, Лорелея, что правду скрывали от тебя из хороших побуждений? Признание твоей подлинной личности грозило бы тебе большой опасностью. Наверняка ты понимаешь это.

— О, прекрати. Ты получил то, что хотел — жену, в жилах которой течет королевская кровь. Без сомнения, ты хотел использовать это в своих корыстных интересах.

— Сейчас республиканское правление, — напомнил он ей. — Какая мне польза от твоей королевской крови? — Поставив свой бокал, он подошел к ней и обнял за плечи: — Ты можешь вспомнить хоть один случай, когда я пытался шантажировать тебя? Хоть раз я использовал для достижения своих целей твою принадлежность к королевскому двору?

Лорелея с сомнением посмотрела на мужа. Но вновь ее лицо стало суровым, и она вырвалась из его рук.

— Нет. Но вот еще что. Я совсем не вижу тебя в Париже. Куда ты ходишь каждый день?

— Мои встречи касаются Жана Мьюрона. Это все, что я могу сказать тебе, Лорелея.

— Опять тайны? — с горечью произнесла она, отвернувшись к окну и глядя на улицу через слегка развевающиеся занавески. — Как ты, должно быть, смеялся надо мной, когда притворился, что потерял память.

Воспоминания о первом обмане словно ледяной водой окатили его, заставив сжаться.

— Да, ты притворялся, не так ли? — обвинила она, снова поворачиваясь к нему лицом. — Это был отличный способ завоевать мою симпатию, мое доверие.

— Я никогда не собирался навредить тебе своим обманом. Я был ранен. Я не мог уйти. Мне нужно было защитить самого себя и тебя.

— А зачем понадобилось знаменитому Ворону помогать мне? Какой хозяин купил твои угрызения совести?

Он медленно проглотил комок в горле, раздумывая над ответом.

— Решение защитить тебя было только моим собственным, Лорелея. Клянусь.

— Отчего ты решил, что прежде всего я подвергаюсь опасности?

— Новость об исповеди аббатисы из Ивердона достигла Парижа, — осторожно сказал он.

— Кто еще об этом знает?

— Отец Джулиан, конечно же. И отец Ансельм. Отец Гастон узнал это от аббатисы.

Она посмотрела на него погасшим взглядом:

— Я догадываюсь об этом. Без сомнения, он послал эту новость в Париж. В этой поездке с ним был Сильвейн.

— Он тоже знает.

— А отец Эмиль?

— Сильвейн говорил мне, что он ухаживал за отцом Гастоном, когда тот болел тифом, и мог тогда услышать правду.

— Будьте вы все прокляты.

— Лорелея…

— Я больше не желаю говорить об этом, — она пересекла комнату и потянула за шнурок звонка, вызывая Грету и других горничных. — Я должна привести себя в порядок к балу в честь возвращения Бонапарта, но ты можешь не сопровождать меня, — она ушла в свою комнату и закрыла дверь.

Дэниел допил свое вино. Сознание заволокло туманом, а ему сегодня как никогда раньше необходима была ясная голова. Куски головоломки не складывались в единое целое. Отец Гастон выдал себя как убийцу, но Дэниел нутром чувствовал, что он действовал не один. Кто-то отдал документы Жозефине. А сокровища короля Людовика спрятаны где-то в приюте, если только отец Джулиан уже не воспользовался ими. Оставалось все еще слишком много неясностей.

Пришел Сильвейн с запиской от Штокальпера и других швейцарцев: сегодня ночью, пока город будет праздновать возвращение Бонапарта, состоится побег Мьюрона.

Дэниел чувствовал, как две силы тянут его в разные стороны. Сердце подсказывало ему остаться с. Лорелеей, исправить зло, причиненное Жозефиной. Но он должен был участвовать в освобождении Мьюрона. Два вопроса, две тайны его сердца, которые сегодня ночью нужно было разгадать.

Люстры отбрасывали целое созвездие огней на сводчатый потолок галереи Дианы. В холле были установлены скульптуры древних римских героев. Здесь, вспомнил Дэниел, Людовик XVI устраивал свои пышные приемы.

Наполеон и Жозефина восседали во главе стола, установленного на помосте. Первый консул был одет в безупречного покроя консульский мундир, красный с золотым. На его жене было узкое, облегающее фигуру, платье золотистого цвета и нитка жемчуга, которая когда-то принадлежала Марии-Антуанетте.

Бонапарт рисковал всем. Сегодня и для прославленного Талейрана, и для изворотливого Фуше, и для большинства присутствующих победа в битве при Маренго была первым триумфом Бонапарта на посту консула Франции.

«Неужели они не видят, — удивлялся Дэниел, — что поддержка Бонапартом Республики была блестящим, шоу? Он не долго будет довольствоваться титулом первого консула. Его аппетиты невозможно утолить. Ему захочется единолично управлять государством. Уже сейчас у Бонапарта манеры и замашки не простого государственного деятеля, а монарха».

Но никто из присутствующих на веселом празднике, казалось, не понимал, что Республика, которую они построили на крови, очень быстро превратилась в военную монархию — империю Наполеона. Бонапарт не переписал историю. Он просто поменял игроков.

Дэниел оторвал взгляд от веселящейся толпы и посмотрел на парадную дверь. Почему Лорелея задерживается?

Он подошел к Сильвейну, который стоял у входа в галерею.

— Подходящая ночь, чтобы улететь на свободу, а? — прошептал Сильвейн.

Дэниел кивнул: