Ворон и ветвь

Под его взглядом я опускаю глаза, стискиваю сложенные ладони между коленей. Одна ночь. Ну кого я обманываю своим ненужным сопротивлением? И какой от него толк? Восемь бесконечных лет, когда он не просто превращал меня в подстилку, но заставлял смириться с этим. Каждый раз мне все легче потянуть за шнуровку на рубашке, расстегнуть пряжку ремня. Каждый раз все проще и приятнее подставить ему губы и обнять, когда он приказывает. Только по приказанию! Но легче ведь. И мы оба это знаем. А месяц без него и в большом мире – не просто счастье свободы. Я бы мог найти другого колдуна, чтобы снять ошейник. Ну, хоть попробовать… И это окончательно перевешивает чашу весов. И я киваю, помня, что так уже было: однажды наяву и множество раз во сне – как сейчас. От этой мысли становится немного легче. Сон – это ведь не по-настоящему? Только вот проснуться не выйдет – это я тоже знаю.

– Хорошо, – просто и спокойно говорит он в ответ на мой кивок. – Вот и договорились.

– Что мне делать? – с трудом шевелю словно замерзшими губами.

– Успокоиться, – все так же серьезно, без малейшей издевки, отвечает он. – Не бояться: больно сегодня не будет. Сделать вид, что ты со мной по своей воле. И вообще – в первый раз. Если что-то не понравится – скажи, я перестану. Только не говори, что тебе не нравится все: не поверю.

На последней фразе он все же улыбается. Чуть-чуть и совсем не обидно. Сев, кладет мне руку на колено – я привычно сдерживаю дрожь.

– Перестань уже, – говорит он почти с сочувствием. – Я ведь знаю, что и как ты любишь. Хорошо, не ты, – поправляется сразу. – Не ты, а твое тело. Только решать все равно тебе, а не ему.

Снова кивнув, я непослушными пальцами тяну воротник рубашки, пытаясь распустить узел на шнуровке. Дергаю, затягивая еще сильнее. Через несколько мгновений его прохладные пальцы ложатся поверх моих, и я изо всех сил пытаюсь не скосить на них глаза. Смотрю на ковер, на так и не распечатанную бутылку вина – куда угодно, лишь бы не на него. На стекле бокалов играют блики от свечи… Вот же проклятье! И правда недотрога. Бордельная…

Ему даже мои пальцы на узле не мешают. Распускает шнуровку, помогает мне – неловкому, закаменевшему – стянуть рубашку. Обнимает за плечи, нежно и мягко притягивая к себе. Проклятье, тысячу раз проклятье! До чего же проще было, когда я мог прикрыться фальшивым несогласием. Как себя обманывать сейчас? Когда его ладони проходят по моей спине, мгновенно теплея, – и я не могу отодвинуться, только сжимаюсь.

– Тише, – шепчет он мне в ухо, грея его дыханием. – Я не буду торопиться. А ты можешь ко мне прикоснуться. Помоги мне раздеться. Пожалуйста. Если хочешь…

Если? Если хочу? То ли мир сошел с ума, то ли я. Его рубашка на ощупь мягкая, плотное льняное полотно обволакивает плечи, как лучшая замша. Обычный лен так не умеет, но ради него, сидхе-полукровки, старается… Любая вещь считает за счастье служить ему. Видимо, я все-таки не вещь. Этот узел под пальцами распускается легко и сразу. Перед тем как снять рубашку, провожу ладонями по его плечам, вдыхаю изменившийся запах. Розмарин, шалфей, зверобой и еле уловимый привкус розы – он научил меня отличать по запаху любые травы, хоть в питье, хоть в благовониях. Несложная наука, если у его спокойствия один запах, у желания – другой, а у дурного настроения – третий. Но такого запаха я не знаю – и от этого еще тревожнее. Светлые волосы, связанные в длинный хвост, рассыпались по спине. Можно распустить? Не рискну, пожалуй. У сидхе свой этикет, и я не помню, чтоб Керен распускал волосы в постели. Керен… Ну что, пора назвать его по имени? Он когда-то разрешил, как раз на такой случай…

Теперь он сидит спиной к подсвечнику, и глаза кажутся совсем темными. Темная зелень, как в речном омуте… Тысячу раз виденное лицо – и словно впервые. Как так вышло, что я сразу согласился? Надменно очерченный рот, высокие скулы… Прикоснуться? Тонкие брови над чуть тяжеловатыми веками, едва заметная горбинка носа, словно он был когда-то сломан… Он позволяет себя разглядывать, словно и правда все в первый раз. Смотреть, прикасаться… Когда сам снимает рубашку, я не отодвигаюсь, снова кладу ладони, теперь уже на гладкую горячую кожу, дурманно пахнущую травами и медом. Горьким медом… Он отводит взгляд первым, чуть усмехаясь, опуская ресницы, пряча под ними темный огонь. Расстегивает пряжку на моем поясе, помогает снять штаны… Сделать вид, что все по доброй воле? Давай, Грель, делай… Кого это обманет? Мне и вид уже делать не надо: под осторожными уверенными касаниями моя плоть вспыхивает сладким огнем… Слишком хорошо он меня узнал за эти годы, слишком приучил к своему запаху, вкусу губ и кожи, ритму дыхания. Разве я знаю его хуже? Разве я вообще знаю о нем хоть что-то?

Где-то далеко трещит камин, рассыпаясь искрами. У меня словно затычки в ушах – слышу только его рваные вздохи. Когда мы успели лечь? Когда он успел распустить волосы? Светлая волна рассыпалась по его плечам, наполовину завесила лицо, отгораживая нас обоих от мира. Почему сегодня он не указывает, что делать, – совсем ничего?