Ворон и ветвь

Виннар за моей спиной падает на колени, пытается отвести невидимые руки от горла – мне не нужно его видеть, чтобы знать это. Холодным острым бликом играет солнце на тонкой серебряной дудочке у губ ланон ши.

Плодоносит земля, расцветает сад
Оттого лишь среди могил,
Что народ мой, как дерево в листопад,
Своей плотью ее кормил…

Мир вокруг бледнеет и тает, сереет обморочным сумраком, качается, стынет метельчатой круговертью в глазах… То ли шумят снаружи церкви вороньи крылья, то ли кровь бьет в голову, но сквозь жуткий немолчный шелест, затмевающий мир вокруг, пробиваются, льются холодно и чисто слова, которые некому сказать:

И что новые люди пришли сюда,
Понастроили крепостей,
Не отменит ни пахотного труда,
Ни зарытых в нее костей…

Вороны охотятся за мышкой, за маленькой мышкой Изоль, за змейкой Изоль, если уж совсем начистоту… Почему за змейкой? А потому что у мышки нет ядовитых зубов. Слушай, Ворон Грель, слушай, что поет тебе Темная Дева, пока кружатся яблоневые лепестки, не позволяя ни вдохнуть, ни поднять руки. Песня ланон ши, как смерть, у каждого своя собственная. Интересно, что сейчас слышит Виннар? И что – Изоль?

И под корень сведенный старинный род,
Как крестьяне корчуют пни,
И пустеющий замок, приют невзгод,
Ждет гостей в эти злые дни…

Хватит! Не смей, тварь! Не тебе говорить… об этом… Это морок! Просто морок, лично для тебя, Грель. Наверняка северянин слышит совсем другое. Северянин… как же его зовут? И девчонка. И наемники… Я пришел сюда за ними. И плевать, что тонкие алые проколы на запястьях сочатся кровью, которая сразу исчезает, будто слизанная острым шершавым язычком…

– Тяжелы печати на твоей душе, ведун, – издевательски звенит битый хрусталь, ломкий, острый, прозрачный хрусталь… – Но ты же сам хотел снять их, верно? Я могу. Правда, вместе с кровью, но ты же так долго молил о смерти. Звал ее, просил освободить… Что ж теперь отказываешь ей?

«Не ей, а тебе», – вертится на языке, но я не трачу сил на разговоры. Печати? Значит, она видит их. И что? Как это можно использовать? Отец отдал мою жизнь Керену, но, когда в опустевший замок ломились церковники, он заключил еще один договор – на мое посмертие. Никогда Воронье Гнездо не станет добычей Бринаров, а я – все равно отрезанный ломоть, брошенный адским псам. Тебе не взять мою душу, госпожа диких яблонь, но я и тело отдавать не собираюсь.

– Отказываю, – шепчу я все-таки, собирая уплывающую куда-то силу. – Хорошо поешь, детка, но до нее тебе далеко. Госпожа Смерть поет слаще, я слышал не раз…

Перчатка на моей руке тлеет, потом рассыпается сухим прахом – это выделанная телячья кожа-то! В окровавленной ладони сухие стебельки бессмертника, хрупкие соцветия рассыпаются тонкой пылью, лезут в ноздри и горло… но от этой горькой пыли легче дышать, и в глазах уже не так темнеет, а невидимые клыки отпускают запястья.

– Хорошо поешь, – повторяю я. – Теперь послушай мою песню. Убей меня – и никогда не вернешься к своим лесным яблоням. Ты, связавшая себя клятвой с человеческим отродьем, не узнав даже его имени… Как это было, Дева? Он украл твое сердце песней? Поймал, словно птицу ладонью, в хмельных огнях Бельтайна, когда фэйри ходят среди людей? Как могла ты, Темная Госпожа…

– Замолчи!!! – пронзительно кричит она.

Витражи наверху осыпаются разноцветным дождем на пол церкви и склоненные головы, а в проемы окон врывается ледяной ветер.

– Хотел бы я глянуть на него, – усмехаюсь я, чувствуя, как теплая струйка крови течет по губам. – На того, кто растоптал твое сердце, как кислое дикое яблочко, попавшее под сапог.

Люди у стены, что ближе ко мне, мягко оседают на пол: не падают, остаются сидеть, просто совсем иначе опускаются плечи, расплывается лицо, обмякает тело… Но я не собирался спасать всех. Эти и так слишком далеко ушли по темной дороге, если поддались первыми. Зато Изоль, серая мышка Изоль уже почти у выхода…

– Ты пришел за своими людьми, человек с севера, – говорит вдруг ланон ши почти спокойно, глядя мимо меня. – Так увидишь их смерть.

– Тварь! – рычит сзади Виннар. – Спустись вниз, на тебя у меня хватит крови.