Ворон и ветвь

Мы тут явно лишние. Виннар боком подбирается к Рори, шумя не больше, чем крадущийся кот. У меня в ладони дрожит заклятие – нехорошее заклятие, сплетенное не наспех, старательно, и все-таки словно клубок тонких змей пытаюсь удержать, а они вырываются, ползут между пальцами, каждая в свою сторону, и вот-вот ужалят меня же.

– Значит, это я его зачаровала, да? Тогда скажи мне, девочка, – голос ланон ши так сладок и мил, что меня снова пробирает мороз, – почему он помнит тебя, а не меня? Расскажи нам про подлые чары, дитя… Стой на месте, воин, – проклятье, это уже Виннару! – Стой на месте или смотри, как он умирает.

Тонкие пальчики ловят что-то в воздухе, тянут невидимую нить – Рори глухо вскрикивает, выгибается, будто его тянут за сердце, и опять оседает, пытаясь ухватиться за гладкую стену. Виннар замирает на половине шага, потом медленно ставит ногу на пол, отодвигается назад. По три шага от него до меня и Рори. Пять шагов от меня до ланон ши и еще пять – от нее до Кольстана с Изоль.

Церковь кажется огромной и пустой, только виднеются сквозь яблоневую метель куклы, брошенные злой, капризной девчонкой. Куклам холодно и страшно, они все дальше уходят по темной дорожке, бегущей наперегонки с черным ручьем под нежный посвист флейты, слышной только им. Каждому – своя колыбельная. И когда еще один ручей иссякает и не остается ничего, кроме колыбельной и яблоневого цвета, очередная кукла перестает бояться, на ее лице расплывается тихая глупая улыбка, а я вижу новое серебристое облачко, окруженное темным ореолом.

Глава 15 Флейта ланон ши. Неласковый полдень

– Леди Изоль? – удивленно спрашивает рыцаренок, обнимая девчонку за плечи и пытаясь повернуть к себе. – О чем она говорит?

– О да, о чем я говорю? – усмехается ланон ши.

На стенах – ледяная изморозь, и кажется, будто с каждым ударом сердца становится холоднее. Но пар изо рта не идет, значит – морок. Все морок! Это же фэйри! Она стоит спиной ко мне, как раз между мной и Виннаром, только северянин на шаг ближе. Позади алтарь, и, будь я священником Единого… Впрочем, будь я священником, она бы меня к алтарю не подпустила.

– Ты прав, проводник уходящих, – говорит она, не оборачиваясь, и голос ее не теплее заледеневших стен. – Это был Бельтайн. Хмельной Бельтайн, ликующий скрипками, флейтой и танцами у костров, пахнущий яблоневым цветом и сладостью поцелуев. Кто пляшет у дерева, обвивая его лентами? Ты часто присматривался? Кого только не увидишь в толпе… Я всего лишь хотела повеселиться, в эту ночь мир между всем живущим, если оно славит Королей Дуба и Остролиста. Я лишь хотела…

Голос ее стихает, сливаясь со свистом флейты, еле слышно поднывающей в тонких пальчиках, белое платье серебрится, словно покрыто инеем.

– Ты зачаровала его, – безнадежно громко и звонко обрывает ее Изоль. – Украла его сердце, опутала чарами, заставила поклясться!

– Заставила? – с томным удивлением отзывается яблоневая дева. – Так верни ему память, и пусть скажет сам, принуждала ли я его к клятве.

Изоль фыркает, совсем неподобающе для благородной дамы. Ну да, верить слову фэйри… Конечно, она не заставляла этого дурачка, он сам преподнес ей сердце и клятву на ладошке. Но почему поклялась она? И вправду хмельное безумие Великой ночи или тут что-то другое?

– Госпожа, – угрюмо подает голос Виннар, – вы нашли того, кого искали. Так отпустите нас, прошу.

– Вас? – с ледяным весельем спрашивает фэйри. – Или его? Кто он тебе, что ты так печешься о нем, северянин? Сын? Родич?

– Он мой человек, – хмуро отзывается Виннар. – Мы клялись друг другу в верности, он сын моего побратима. Я взываю к справедливости, госпожа.

– Справедливо ли отнимать у охотника взятую добычу? – звенит насмешливый лед. – Впрочем, ты пришел сюда сам. Останешься вместо него по доброй воле?

– Не вздумай, – быстро говорю я.

– По доброй воле? – медленно повторяет северянин. – И вы отпустите его без вреда и наложенных уз?

Темнит северянин. Рори ему, конечно, ближе всех нас, вместе взятых, но чтобы жертвовать жизнью? Разве что и впрямь сын побратима ему как родной – это же Север. Но, пока он говорит, я опускаю руку – черно-дымчатые, только мне одному видные змейки стекают с пальцев на каменный пол.

– Не вздумай, – повторяю я. – Оба не уйдете.

– Почему же?

Она так и говорит, не поворачиваясь, словно не может оторваться от созерцания мессира Кольстана и его невесты.

– Душа, отданная добровольно, редкая ценность. Я отпущу мальчишку, если воин отдаст себя взамен. А ты, ведун, никого не хочешь выкупить? Какую-нибудь невинную деву…

– А я себе не принадлежу. – Усмехаюсь. – Ни телом, ни душой. И мои хозяева имуществом не делятся. Хотя было бы забавно, поспорь ты с ними.

– О, я бы поспорила, – быстро и весело откликается она. – Если не с одним, так с другим уж точно. Впрочем, это дурной тон – отнимать у сородича избранное им… И, скажи мне, ведун, разве не сладки поцелуи фэйри? Сравнятся ли они со страстью вашего народа?