Ворон на снегу. Мальчишка с большим сердцем

Сердце ноет и никогда уж не освободится от горькой памяти о Гене Солощеве, показательно расстрелянном нашими полковниками в Будапеште, в жилом дворе, подобно курёнку.

* * *

История с Фёдоровым, однако, не завершилась. Спустя несколько лет, уже в пятидесятые годы, в Новосибирске, комиссованный из армии по нервной болезни, ехал я в трамвае, и вдруг на остановке Молокова, где стоит старая белая церковка, входят они, Фёдоров, Пеньков и Заточкин. Лица в жёлтых пятнах, в густых морщинах. Приглядываюсь внимательнее, с удивлением и оторопью: точно – они. Да ведь они! Без сомнения.

Фёдоров уловил мой взгляд на себе, стушевался. С ним была женщина, державшая его бережно за локоть. Женщина заметила перемену в спутнике, поглядела в мою сторону почему-то с явной неприязнью, вся напряглась. Это была наша бывшая телефонистка Люба. Через остановку они сошли. Но ведь в 45-м, летом, армейская газета сообщала, что «суровый, справедливый приговор мародёрам приведён в исполнение»... Мы тогда согласны были лишь наполовину: суровый приговор – да, а вот насчёт справедливости все солдаты роты были решительно против.

Оказывается, в те годы был порядок, по «вышке» могли не расстрелять, а отправить на урановые рудники, числящиеся в системе промышленных объектов под номерными знаками. И здесь, значит, случилось так. Но совсем неординарно случилось.

Ранним тем утром того славного 45-го из пункта А в пункт Б, точнее из венгерского городка Сигоши в чешский городок Славеницы, ехала кавалькада автомобилей, в составе её был броневичок, а в броневичке том был сам глава НКВД СССР. Наводил он ревизию в вверенных ему чекистских частях и заодно охотился на фазанов по берегам верхнего Дуная. Благодатные места, замечательные охоты. Над горизонтом полыхала заря, роняя свои яркие живые краски на деревья и кустарники, отчего вся растительность казалась в мягком пламени. Шатёр неба высок, необъятен, чист, а воздух свеж, настоен на плодах садов, целебен, как бокал свежего вина из мадьярского погреба.

Грозный нарком раскрепостился в мускулатуре, созерцая мирную даль, приходили в голову сами собой мысли лёгкие, развлекательные, имел же он право думать не только о предателях и разных скрывающихся врагах государства, шпионах, а и о радостях, например, вот о фазаньей охоте. Да мало ли на свете светлых моментов, о которых можно себе позволить думать!

«А не остановиться ли нам возле того леска, у холмика, да завтрак учинить добытым фазанчиком», – сказал он неотлучно при нем находящемуся генералу по фамилии Сидоров. Нарком имел странность иногда подбирать себе в обслугу генералов и прочих чиновников с простыми и ясными фамилиями: Иванов, Петров, Сидоров, Фёдоров…

И тут взгляд наркома вдруг омрачился, на стеклах пенсне отразилось если не смятение, то что-то похожее на это недостойное для его положения чувство.

В сторону старых отработанных угольных шахт, свернув с дороги, увидел он, катила чёрная будка, сопровождаемая грузовиком с солдатами, а впереди катил щеголеватый юркий «виллис». Очень дурная примета – нарком был суеверным человеком, как и всякий большой начальник. Повстречать на пути этакую оказию, то есть чёрную будку, всё равно, что столкнуться с покойником. Зачем, с какой задачей, выезжает за городскую черту, в безлюдье, такая чёрная будка, над которой, как устрашающий символ, с угла прикреплённый, реет вороньим крылом треугольный флажок – нарком знал.

Ничего не оставалось ему, кроме как остановить зловещую будку, уже выезжающую за поворот у основания холма. Остановить. И своей властью даровать помилование несчастным, случайно встреченным. Либо не вмешиваться, оставить так, как есть? Но ведь тогда худая примета сбудется не сегодня, так завтра иль после – всё равно.

А между тем, едва отгорела над Дунаем утренняя заря, день начал хмуриться, портиться, откуда-то набежали копны облаков…

В общем, наши трагические герои – Фёдоров, Пеньков и Заточкин таким образом оказались переправленными в своё Отечество, на Родину, в сибирские просторы, где им и было назначено кайлить урановую руду в глубоком подземелье, что они и делали, надо полагать, добросовестно несколько лет к ряду.

Самому наркому, которому наши герои обязаны своей жизнью, оставалось после того события ещё менее десяти лет жизни – он будет, как мы теперь знаем, убит в Кремле по заговору, хотя собрался жить на этом свете сто лет в кавказских традициях. Вот уж смеялся доблестный Лаврентий Павлович над спесивыми и кичливыми дипломатами, которых ловко обобрали на ночной дороге наши сообразительные ребята (из моего взвода), заодно и над престарелым маршалом Климентием смеялся. Вот уж, поди, дескать, струсил герой гражданской, боясь, что Иосиф начистит ему холку за тех вонючих интеллигентов иностранных.