Воронье живучее

…День выдался почти по-летнему жаркий, и детишки играли на солнцепеке, близ того места, где работали ветеринары и зоотехник. Дадоджон и Марджона тоже были рядом с врачами, помогали. Никто не заметил, как из загона вырвался огромный баран-производитель и, опьяненный воздухом, горячий и норовистый, победно заблеял. Красное платьице, в котором была дочурка Шамси, возбудило его сильнее, и, выставив крутые рога, он помчался на девочку. Это увидела Марджона. Не раздумывая, рванулась она наперерез барану, схватила его мертвой хваткой за рога, упала, но не выпустила. Баран протащил ее несколько метров по земле, и тут подоспел Камчин, свалил барана, а все остальные, сбежавшись, занялись Марджоной.

Она стояла бледная и смущенная. К счастью, отделалась испугом и почти не пострадала, только поцарапала руки и ноги да порвала платье и чулки. Дадоджон хотел поднять Марджону на руки, однако она не позволила и доковыляла до дома, поддерживаемая с одной стороны Зариной, с другой Фазлиддином. Врач смазал ссадины йодом, напоил валерьянкой и велел отдыхать. Успокоившись, Марджона вытянулась на спине, положила руки под голову и, глядя в потолок, улыбнулась: хорошо, что это случилось. Это подогреет Дадоджона, сильнее привяжет его к ней.

Пришел дядюшка Чорибой, поблагодарил ее и, называя дочкой, пожелал многих лет радостей и счастья. Дадоджон стоял рядом с ним, все слышал. Он смотрел на Марджону теплым, добрым, восхищенным взором. Они обменялись улыбками, которые часто многозначительнее слов.

После разговора с дядюшкой Чорибоем Дадоджон призадумался. Да, прошлого действительно не вернуть, рано или поздно придется жениться, а раз так, то, может быть, и вправду взять Марджону? Она оказалась много лучше, чем он думал. Умная, заботливая, по-своему красивая… Да, она нравится ему, он стал относиться к ней теплее, сердечнее. Да иначе и невозможно — это было бы черной неблагодарностью. Если уж жениться, то, наверное, только на ней. От добра добра не ищут. Она всем нравится — и родным в кишлаке, и друзьям, обретенным здесь. Но не надо спешить. «Побуду здесь март, потом съезжу в кишлак, там и посмотрю, как быть дальше», — решил Дадоджон.

Двадцать третьего февраля Марджона подбила все становище отметить праздник Советской Армии. Женщины захлопотали с утра у очага, и около полудня все собрались в большой комнате, где была расстелена скатерть с обильным угощением. Чего только на ней не было — золотисто-розовые теплые масляные лепешки и жареное мясо, горячее и холодное, и чакка — густое откидное кислое молоко, и жирная брынза, и сладости… С позволения дядюшки Чорибоя врачи разбавили водой спирт, и мужчины, кроме Камчина, выпили по рюмке за славных советских воинов и отдельно за участников войны Дадоджона, Фазлиддина и Шамси. Все развеселились. Дядюшка Чорибой заиграл на дутаре, Шамси на дойре, потом спели несколько песен и стали танцевать. Дадоджон танцевал с Марджоной. Растроганная тетушка Рухсора шепнула мужу:

— Хорошая пара, — и дядюшка Чорибой согласно кивнул головой.

Подали плов, после него началось чаепитие. Однако тут раздался резкий автомобильный сигнал. Вскоре в комнату вошел Туйчи. Его встретили восторженными возгласами, усадили за стол. Он залпом выпил пиалку чая, проглотил кусочек лепешки.

— Плову Туйчи! — сказал дядюшка Чорибой.

— Нет, не надо, мне нужно немедленно возвращаться, — сказал Туйчи и повернулся к Дадоджону: — Меня послала тетушка Нодира, чтобы быстро привез вас.

— Что случилось? — спросил дядюшка Чорибой вместо Дадоджона.

— Ака Мулло сильно болен. Уже в горячке.

— Надо ехать! — неожиданно для себя вскочил Дадоджон с места.

— Да, надо, председательша зря не пошлет, — сказал дядюшка Чорибой. — Собирайся, сынок.

Дадоджон направился в комнату Камчина, где лежали некоторые его вещи. Следом за ним туда прибежала Марджона.

— Особенно не расстраивайтесь, акаджон, — сказала она с улыбкой, мерцая глазами. — Вот увидите, с нашим ака Мулло все обойдется, он живуч как ворон, проживет еще двести лет.

Дадоджон вскинул голову и взглянул на девушку.

— Как ворон живуч? — переспросил он. В его голове шевельнулось какое-то воспоминание. Он подумал, что уже слышал когда-то эти слова, но вспоминать, когда, где и от кого, было некогда.

— Ладно, пусть будет вороном, лишь бы живучим, — сказал Дадоджон. — Кроме него, у меня никого пока нет. Он вырастил меня, воспитал. Я должен быть сейчас возле него.

— А я о чем говорю, разве не о том же? Я еду с вами!

— Со мной? А как же… работа?

— Работа почти закончена, через два дня врачи отсюда уедут, — сказала Марджона.

— Тогда поехали!

35

Жену Мулло Хокироха звали Гульмох, но имя ее почти все забыли. Сам Мулло Хокирох называл ее «женщина» либо «старуха», для других она была «тетя», «тетушка», «тетенька» или «мамаша». Только мать Нуруллобека звала по имени — Гульмох: их связывали родственные узы и обе они были из Матчи. Поэтому она близко к сердцу приняла весть об аресте Нуруллобека, сильно горевала, не подозревая, что и эта беда сотворена ее супругом. Мулло Хокирох в душе посмеивался над ее печалью, а вслух твердил свое: