Воронье живучее

— Я желаю тебе только добра, и ты это знаешь, — нарушил Бобо Амон тягостную тишину. — Пусть на меня хоть скалы обрушатся, я вынесу все, лишь бы ты не знала горя. Ради твоего счастья только и живу. Ты знаешь и то, что я терпеть не могу семейку Мулло Хокироха, не верю ни старшему братцу, ни младшему, и если дал согласие, то опять-таки ради тебя. Не от сердца давал я это согласие, поборол себя. Если бы все устроилось, как ты рисовала, и этот Дадо оставался верен тебе, я бы и слова не сказал. Но он не тот, за кого ты его принимаешь. Я знаю, что говорю. Поверь, не тот!

— Что вы знаете? — спросила Наргис удрученно.

— Знаю, что сосватали ему сестру прокурора, мало? — резко сказал Бобо Амон и, ужаснувшись своему тону, забормотал: — Только ты не волнуйся, доченька, может, это просто слух, бабьи сплетни…

Во рту у него пересохло, язык отказывался повиноваться, и он стал мелкими частыми глотками пить чай.

— А может быть, это правда, не слух, — услышал он сдержанный голос Наргис и, не поверив своим ушам, посмотрел на дочь.

Наргис выдержала его изумленный взгляд.

— Может быть, это правда, — повторила она. — Мулло Хокирох и вся родня Дадоджона недовольны его отношением ко мне. Им хотелось бы видеть другую…

— Ну и пусть катятся ко всем чертям! Сдохнут — и собака не взвоет. Говорю же тебе…

— Папа, — укоризненно произнесла Наргис, и Бобо Амон опустил глаза. — Мне об этом писал сам Дадоджон. Он знает, что родня будет стараться свести его с дочкой каких-нибудь видных родителей, но он не намерен жить по указке старшего брата.

— Странно, — вымолвил Бобо Амон. — Ничего не понимаю. Тебя не хотят принимать в свою семью, им не подходит твой род, а ты… ты… Да где твоя гордость и честь?!

— Я ваша дочь, папа, и всяким слухам и сплетням не верю, а честь свою сберегу.

— Ой, дочка, смотри не ошибись, — вздохнул Бобо Амон и снова утолил жажду, на этот раз двумя большими глотками. — Не ошибись, — повторил он. — Прежде чем решиться, подумай и проверь. Все разузнай. Я не обманываю тебя.

— Хорошо, папа, я узнаю, — сказала Наргис.

9

В тот же самый час и на эту же тему шел разговор на другом конце села, в доме Мулло Хокироха. Братья расположились друг против друга, и обоих разбирала досада.

Мулло Хокирох, утомленный дневными хлопотами и гостями, полулежал на мягких курпачах, подложив под бок подушку и вытянув ноги. Его лицо было красным и от усталости, и от напряжения; особенно ярко рдели маленькие острые уши. Уставясь в одну точку, он обдумывал, как уломать или перехитрить Дадоджона.

Он хорошо знал девчонку, которую выбрал Дадоджон. Ничего дурного о ней не скажешь: она и вправду очаровательна, другой такой красавицы не найти. Кроткая, спокойная, приветливая, не в отца… будь он проклят, сколько перепортил крови и нервов!.. При одной только мысли о кузнеце бросает в дрожь. Будь другие времена, сам, своими руками перерезал бы ему горло.

Да, жаль, что дочь не в отца — как-никак аргумент. А вдобавок еще и умна, образованна, этим летом окончила педучилище. Всем хороша, чертовка!.. Но нет, нельзя допустить, чтобы женился на ней, нельзя! Какой с нее прок? Что она принесет Дадоджону и, стало быть, ему, Мулло Хокироху? Любовь? Про нее хорошо читать в книжках, а чтобы устроить жизнь, надо суметь жениться. Сестра Бурихона из хорошей семьи, достойными людьми были и дед, и отец, да и сам Бурихон как-никак — прокурор, человек с положением. А у Шаддоды есть воля, она сумеет подпирать Дадоджона. Да и внешне довольно мила, ладная и стройная, ресницы как стрелы, хватит одной, чтобы пронзить сердца ста богатырей, подобных Рустаму[24].

Но как, как втолковать все это глупцу Дадоджону? Заладил свое — люблю и люблю, не могу, клятву давал… Видно, единственный выход — рассорить болвана с Наргис, а потом пустить в дело Шаддоду. Она девица смышленая, окрутит дурака так, что и пикнуть не успеет.

«Да, другого выхода нет, — решил Мулло Хокирох. И, со злорадством подумав: — Пусть проклятый кузнец подавится единственной дочкой», чуть не подскочил от радости: вот он, аргумент! Нельзя родниться с семьей, в которой один-единственный ребенок, — несчастная это семья, бог лишил ее своих милостей.

Мулло Хокирох заерзал и кашлянул, и Дадоджон поднял голову.

— Устали, ака? — спросил он.