Воронеж – река глубокая

В Москве мне предложили выйти на пенсию... Оно понятно: возраст плюс благоприобретенный тропиче­ский недуг — камни в почках, эта прелесть гарантиру­ется любому европейцу, длительное время прожившему в тропиках. Пенсия — последняя метаморфоза. Я пере­нес известие спокойно, потому что знал — врача от работы отстранить невозможно. Пусть мою клинику передадут более молодому, энергичному, но мой опыт останется со мной, его же нельзя выкинуть, как полиэти­леновую шкурку от вареной колбасы, он останется при мне, я останусь врачом.

Неожиданно у меня оказалось свободное время. Вот ведь какая штука неприятная! Всю жизнь куда-то спешил, рвался, недосыпал, мне катастрофически не хватало двадцати четырех часов в сутках, и вдруг этих самых часов целая багажная камера хранения.

«Слетаю на родину! — вдруг пришла мысль.— В Во­ронеж! Полземли исколесил, а прийти на поклон к дому, где ты родился, может случиться, что и не успеешь...»

Через два часа самолетом я был в Воронеже. Здрав­ствуй, Ваше Величество! Прибыли!

Бывший Дом артистов остался трехэтажным, даже похожим на довоенный. Я постоял перед ним, снял шляпу, поклонился,— здорово, старик! Не опозорил те­бя и сохранял память о тебе все годы.

Базара не было, на его месте выросло серое здание какого-то института,— кстати, студентов в моем городе стало еще больше, чем до войны, даже с вьетнамцами, которые приехали учиться в мой город, я успел стол­кнуться на проспекте Революции. Автобусную оста­новку пригородного сообщения ликвидировали, и Сред­не-Московская улица облагородилась. Улицы обрадова­ли зеленью и чистотой, а памятник Никитину перенесли из Кольцовского сквера на улицу Карла Маркса.

Вечером недалеко от места, где мы похоронили Ванечку, немного дальше по Задонскому шоссе к новому аэропорту, на проспекте генерала Люзикова, на шестом этаже девятиэтажного дома, в трехкомнатной квартире Веры Ивановны Зинченко собрались мои старые друзья, все, кого удалось разыскать.

Вера Ивановна, трижды бабушка, тоже пенсио­нерка, проявляла былую энергию, она порхала и та­рахтела без умолку. Роза, Мария, Володя Дубинин с женой Юлей, дети, внуки...

— Где Белов, какая его судьба? — спросил я.

— Его осудили в сорок седьмом по указу. Суровый был указ. Где-то сгинул, из лагеря не вернулся.

— А Галя жива?

— Галя?..— Верка на минуту остановилась с блю­дом пирогов.

— Она мне очень помогла в сорок пятом,— сказал я.— .Можно сказать, спасла.

— Не смогла приспособиться к мирной жизни. За­муж так и не вышла, осталась одна. Начала попивать...

— Что же вы не поддержали, подруги называются!

— А ты чего улепетнул в Ленинград?

— Я поехал учиться.

— Понимаешь, как-то растворились мы в общей массе, пути разошлись,— тебя, например, сколько лет не видели. Вроде она куда-то завербовалась, потом вер­нулась... Умерла, и тридцати не было.

— Помогали, как могли,— сказала Роза.— Расска­зал бы о своей Кампучии.

— Вечера не хватит,— ответил я.— Между прочим, девочки, я во Вьетнаме на Черной речке — там строился вьетнамский Днепрогэс — встретил земляка, помните, был Швейк с маслозавода? Почтенным человеком стал, заместителем начальника строительства. Ходил за при­дурка, потом строительный техникум окончил, потом ВИСИ. Он и на Асуанской плотине работал. Вот ведь как жизнь людей поворачивает. Володя, а у тебя как жизнь сложилась?

— Как? — Вовка Дубинин к старости стал неразго­ворчивым.— Полковником демобилизовался, сейчас «тыбик».

— Что это за определение?

— Жена мне: «Ты бы пошел! Ты бы купил!» Внуков растим, я еще подрабатываю в ДОСААФе, в общем, скучать некогда.

Зазвенел звонок.

— Мурка пришла! — поспешила открыть дверь Ве­ра. На пороге стояла сухая старая женщина.

— Алик, не узнаешь?

— Нет!

— Это же Мурка, твоя бывшая соседка, у вас кот был на двоих.

— Извините! — смутился.— Вы как-то были круп­нее...

— Ничего, ничего, привыкла,— сказала Мария.— Давайте поцелуемся! К земле уже расту. А где твой брат, Рогдай? По-прежнему играет на аккордеоне?

— Правда, что ты о Рогдае ничего не говоришь — всполошились женщины.— Какие мы невнимательные, только о себе помним. Его, кажется, тогда судили?

— Было дело,— сказал я.— Было... Он по амнистии освободился. Потом ремесленное, сейчас в Тюмени нефть добывает. У него орденов больше, чем у нас всех вместе взятых, депутат тюменского Совета. Женат, чет­веро детей, тоже скоро вернется на «Большую землю», у них пенсия дается раньше.

— Товарищи! — встала Роза.— Это ведь словами не передать! Мало того, что мы сами выжили, мы ведь еще всей земле жить даем. Помните, отцы пели: «Мы новый мир построим»? Вот мы и строим новый мир...

— Сядь, балаболка! — урезонила ее Верка.— Побе­реги запал для тоста. За стол, товарищи, садитесь, кто где. Куда ты полез?! — Она вытащила из-под стола самого младшего внука.— Тебе быстрее всех надо? Эй, мелюзга, марш на кухню!

— Пусть остаются! Всем места хватит! — запроте­стовала Мария.— Жалко, не успели с Женей детей завести.

— Мне бокал не ставьте,— сказал я.— Нельзя!

— Мне тоже,— сказал Володя,— я за рулем.