Глаза Уорика вновь заслезились, и он заморгал, радуясь тому, что рядом с ним никого нет и никто не может увидеть его слабость. Он был наставником Эдуарда, а потом – его брата Ричарда, когда тот жил с ним в замке Миддлхэм в качестве подопечного. Когда-то все они дружили, и графу было обидно увидеть братьев, объединившихся против него. Но хуже всего было видеть Кларенса: свежая рана ныла буквально при каждом вздохе. Уорик ощущал себя отцом, против которого восстали собственные сыновья, и боль пронзала его до самого сердца.
14
Дерри Брюер впервые в своей жизни, насколько он мог это помнить, ощутил желание дать архиепископу в зубы. Он уже чувствовал, как шевелятся и напрягаются мышцы его рук и груди. Сначала короткий прямой удар левой, а потом трость в сторону – и крюк правой. Однако Джордж Невилл был не из белого духовенства. Крепкий и раздражительный, он был возмущен не меньше самого Дерри, и начальник тайной службы прекрасно понимал, что если он позволит себе рукоприкладство, то через считаные мгновения они будут кататься по полу, как два школяра, и разбивать в кровь друг другу носы и уши. Однако самое обидное заключалось в том, что он был уже слишком стар для подобных занятий.
– Ваша милость, – попробовал он снова с преувеличенным терпением в голосе. – Мое положение позволяет мне вынести более авторитетное суждение по этому поводу. Король Генрих слишком слаб, чтобы сделать то, на чем вы настаиваете. Если б это было не так, я самолично надел бы на него лучший плащ и приказал бы выстелить улицы тростником, как вы того просите. Но он не способен на это. Он не поймет, чего вы от него хотите. Он может упасть. Он может разрыдаться… Вы меня понимаете? Негоже, чтобы его увидели слабым!
– Где Бофорт, где герцог Сомерсет? Я устал от вашей несговорчивости, – отозвался архиепископ. – Пошлите человека за Сомерсетом… Он походатайствует за меня.
– Милорда Сомерсета нет в Лондоне, ваша милость, – уже второй раз проговорил Дерри с преднамеренно ледяной ноткой в голосе. Он не стал упоминать о том, что со дня на день ожидает прибытия Маргарет и ее сына Эдуарда Ланкастера и что Сомерсет отправился на побережье для того, чтобы сопровождать их. Это известие, наверное, являлось самой тщательно хранимой тайной во всей стране.
Отсутствие объяснения придало лицу архиепископа Невилла оттенок еще более густого кларета.
– Мой брат Уорик доверяет вам, мастер Брюер. Только по этой причине я еще не призвал стражу, чтобы она убрала вас с моего пути. Я являюсь князем Церкви, сэр! И я пришел к вам с предупреждением о суровой опасности, грозящей всем нам в наше военное время, – и что же я нахожу… лакея, не пускающего меня к королю, будто я нищий и явился за подаянием? Так что позвольте мне, сэр, сказать вам
– Ваша милость, король Генрих… ушел в себя. И пока вы не увидите его…
Дерри умолк, взвешивая свои слова. Глава тайной службы не занимал официального поста хранителя королевской двери, однако он настолько давно являлся доверенным лицом короля, что в итоге стал определять, кому давать аудиенцию, а кому – нет. Архиепископ Йорк, вполне возможно, обладал полным правом обратиться к личной охране правителя, однако Дерри вполне обоснованно полагал, что знает заранее, выполнят они его приказ или нет. Он нимало не сомневался в том, что может выставить архиепископа за дверь. Впрочем, это решение, безусловно, ударит по нему самому либо по Маргарет и ее сыну, когда они сойдут с корабля и возвратятся домой. Нельзя не считаться с Церковью. Проще всего предоставить этому священнику Невиллу то, чего он добивался, и пусть увидит сам, что напрасно потратил время на поездку в город.
С обезоруживающей собеседника сменой настроения Брюер поклонился ему:
– Ваша милость, возможно, я действительно вышел за рамки собственных полномочий. Если вы последуете за мной, я проведу вас к королю.
Архиепископ Невилл не стал тратить время на дальнейшее разговоры и последовал за Дерри, постукивая палкой, по коридору в личные королевские апартаменты. Сам Брюер назвал сегодняшний пароль своим людям, которые не пропустили бы даже его самого, если б он перепутал нужное слово. Начальник тайной службы короля вступил в приемную палату, у стен которой стояли навытяжку четыре молодца.