Воронята

Ноа удалился, а Ганси остался. Несколько минут он смотрел, как вороненок глотал серую слизь, а Ронан сюсюкал над ним. Это был не тот Ронан, которого Ганси видел последнее время, но и не тот Ронан, которого он знал с детства. Он наконец-то понял, что в наушниках завывали ирландские волынки. Ганси не мог припомнить, когда Ронан в последний раз слушал кельтскую музыку. Музыку Ниэла Линча. Между прочим, он тоже скучал по харизматичному отцу Ронана. Но куда больше ему недоставало того Ронана, который существовал, пока был жив Ниэл Линч. Мальчик, сидевший перед ним с хрупким птенцом в руках, казался ему компромиссом между тем и этим.

Через некоторое время Ганси спросил:

— Ронан, что имела в виду гадалка? Днем. Насчет твоего отца?

Ронан не поднял головы, но Ганси видел, что мышцы на его спине напряглись, вздулись, будто на него внезапно взвалили груз.

— Такой вопрос только Деклан мог задать.

Ганси ненадолго задумался.

— Нет. Нет, думаю, что это не так.

— Она просто дрянь, вот и все.

Ганси снова задумался.

— Нет, мне так не кажется.

Ронан нащупал плеер, лежавший рядом с ним на кровати, и выключил его. Когда он вновь заговорил, его голос звучал ровно и сухо.

— Она — из тех паразиток, которые лезут прямо в голову и все там перемешивают. Она сказала это только потому, что знала, что из-за этого возникнут проблемы.

— Например?

— Например, то, что ты стал задавать такие вопросы, какие я мог бы ожидать от Деклана, — сказал Ронан. Он протянул птице еще одну порцию серой массы, но та лишь смотрела на него остановившимся взглядом. — А я — вспоминать о вещах, которые хотел бы выкинуть из головы. Такие вот дела. Помимо всего прочего. Кстати, что у тебя с лицом?

Ганси печально потер ладонью подбородок. Кожа ощутимо казалась шершавой. Он знал, что его уводят от темы, но не желал сопротивляться.

— Растет?

— Чувак, ты что, и впрямь затеял бороду отпускать? Я думал, ты шутишь. Знаешь, бороды вышли из моды в XIV веке, или когда там жил Пол Баньян[6]. — Ронан оглянулся на Ганси через плечо. Он гордился неукротимой щетиной, которая отрастала на его лице уже к концу дня. — Брось это дело. Ты выглядишь так, будто у тебя лишай.

— Это ни в какие ворота не лезет! Она не растет. Я на всю жизнь останусь ни мужчиной, ни мальчишкой.

— Если будешь повторять всякие глупости, вроде «ни мужчиной, ни мальчишкой», считай, все пропало, — сказал Ронан. — Старина, не вешай носа из-за ерунды. Яйца нальются еще немного, и борода полезет. Вырастет, как какая-нибудь чертова мочалка. Ты ешь суп, а картошка остается на бороде. Как у терьера. А у тебя на ногах волосы растут? Никогда не обращал внимания.

Ганси не удостоил ответом ни одну из этих реплик. Тяжело вздохнув, он оттолкнулся от стены и указал пальцем на вороненка.

— Я иду спать. Постарайся, чтобы эта тварюшка молчала. Ты меня очень обяжешь.

— Чем могу! — ответил Ронан.

Ганси вернулся к кровати, но не лег. Он потянулся было за тетрадью, но ее не было на месте; он забыл ее у «Нино» в тот вечер, когда там случилась драка. Подумал, не позвонить ли Мэлори, но не смог придумать, о чем его спросить. Он ощущал в себе нечто, похожее на ночь, такое же голодное, вожделеющее и черное. Он подумал о черных дырах глазниц рыцаря-скелета на карте Смерти.

На оконном стекле жужжало насекомое — жужжало и билось; по звуку было понятно, что насекомое довольно крупное. Он подумал, что «ЭпиПен»[7] находится очень далеко, в бардачке автомобиля, слишком далеко для того, чтобы можно было им воспользоваться, если возникнет такая необходимость. Скорее всего это была муха, или жук-вонючка, или долгоножка, но, лежа в кровати, он постепенно уверился в том, что это могла быть оса или пчела.

А может быть, и нет.

Впрочем, глаза он все же открыл. Ганси осторожно выбрался из постели, наклонился, чтобы взять туфлю, валявшуюся на боку. Осторожно подкравшись к окну, он принялся искать источник шума. На полу за его спиной элегантным чудовищем лежала тень телескопа.

Хотя жужжание затихло, ему хватило нескольких секунд, чтобы отыскать насекомое: оса, дергаясь на ходу из стороны в сторону, ползла по узкой деревянной перекладине в раме окна. Ганси не шевелился. Падавший с улицы свет обрисовывал смутную тень ножек насекомого, его изогнутого тельца, тончайшего острия жала.

В его голове сосуществовали два сюжета. Один реальный: оса карабкается по деревяшке, не имея никакого представления о том, что он стоит рядом. Второй ложный, всего лишь возможность: оса взвивается в воздух, находит кожу Ганси и вонзает в нее жало, которое благодаря его аллергии оказывается смертоносным оружием.

Когда-то, давным-давно, по его коже ползали шершни, и их крылышки трепетали, даже когда его сердце остановилось.

В горле у него встал тугой комок.

— Ганси!

Голос Ронана, раздавшийся у него за спиной, прозвучал так странно, что Ганси не сразу узнал его. Он не обернулся. Оса расправила крылышки и, похоже, собиралась взлететь.