Вороний закат

Я позволил себе погрузиться в Морок. Головная боль, мучавшая меня несколько дней, ослабла. Перед глазами перестали мелькать мушки, развязался узел в груди. Я расслаблялся в Мороке, как мои родители в реке. Лег на песок, запустил в него почерневшие пальцы. Отрава ощущалась в воздухе и на деснах, текла по венам, наполняла мышцы рук и плеч. Мне становилось все лучше.

Я сильно опьянел и собирался устроить потасовку. Жуткая дыра, по недоразумению названная таверной, воняла пропитавшей стены мочой и шнырявшими под столом псами. Я осмотрел посетителей, выискивая здоровяка, с каким не стыдно было бы подраться. Не важно почему, лишь бы драться: увечить, получать в ответ, чувствовать физическую боль, погружаться в нее и не помнить о страданиях душевных. Меня унизили, опозорили, столкнули с вершины и обрекли на забвение.

Передо мной появилась великолепная, сияющая золотым светом Эзабет, но происходило это не здесь и не сейчас. Эзабет была не моей. Чужой. Бесконечно большой и, в то же время, словно бы пустой. Вдоль стен огромного зала выстроились мраморные колонны, обрамляя ее почерневший от сажи трон. Королева, а может богиня. Я с мольбой упал на колени. Мы все упали.

Опомнился я в неглубокой пещере. Стрелки` подевались куда-то. Пропал и мой конь. Пытаясь выяснить, что это за место, я коснулся земли Морока и погрузился в него.

Меня заметил Глубинный император Акрадий. Казалось, он где-то совсем рядом.

Уцелевшая часть моего рассудка затрепетала, заверещала от ужаса. Я отдал слишком много сил, спасая Дантри с Амайрой. Разум трепыхался, словно знамя во время шторма, вымокшее и рваное. Защиты, выстраиваемой годами, больше не было. Я знал: нельзя показываться Акрадию, это чистейшее безумие. Но, как пьяница, тянущийся за новой бутылкой, понимающий, что нет пути назад, я предстал перед безжалостным богом.

В середине колонны несли черный паланкин, шипастый, громадный, заключивший в себе сущность единственного истинного божества. Акрадий чуял меня даже сквозь железные стены. Мы оба существовали вне сфер, понятных простым смертным. Чудовищность того, кто сидел в паланкине, подавляла. Вернее, то был не паланкин, а саркофаг с огромным металлическим лицом на передней стенке. Акрадий стал настолько великим, что его приходилось не только нести, но и сдерживать.

Голос Акрадия гремел как водопад, с таким звуком разбиваются о скалы корабли.

– Сын Морока, ты, наконец, решил склониться передо мной? Осознал свою ничтожность и бесполезность сопротивления? Заставишь ли ты Морок работать на мою цель?

– Цели нет, – ответил я. – Мы – воплощение переменчивости. Морок велит меняться и менять. Нельзя останавливаться, обрывать поток возможностей. Да, в этом нет цели. Ничего нет. Мы все – ничто.

– Рихальт, ты несешь чушь, – сказала парящая рядом Ненн.

Акрадий не видел ее, не чувствовал. Она была проблеском моей прежней жизни, явившимся, чтобы доставать меня. Я не обратил на Ненн внимания, ибо стал чем-то заметно большим, чем в любые другие времена.

– Есть только одна истинная цель – моя, – прошептал Акрадий, каждое его слово прозвучало необычайно веско.

Слепец, он не понимал, что стоит за его словами, не понимал силы Спящего. Акрадий считал себя сверхвластителем, а на деле был такой же марионеткой, как и я. Голосом существа, которое не следовало будить. Впрочем, меня это не волновало. Морок переживет и Спящего. А перемен все равно не избежать.

– У тебя когда-то имелась цель, – прожужжала назойливой мухой Ненн. – Ты потерял ее. Но нужно отыскать.

Странно, ведь Ненн – часть Морока – должна была понимать меня.

– Судьбы нет и цели нет, – заявил я. – Ничто не существует. Мы – всего лишь пыль на ветру.

– Ты глупец, если думаешь так, – возразил Акрадий. – Впустив тебя, Морок ошибся. Он приобрел человеческую хрупкость, ничтожные эмоции, стал пытаться понять, искупить вину. Сын Морока, этого ли хочет твой создатель? Он желает ослабеть?

Я покачал головой, и мою новую огромную сущность сотряс хохот.

– Склонись предо мной, – прорычал Глубинный император. – Ты станешь моим, и Морок тоже. Все станет моим!

Пасть на стенке саркофага раскрылась, оттуда вытянулась нить тошнотворно-розового цвета и поплыла ко мне. Я протянул руку и коснулся этой нити.

Наши с Акрадием миры столкнулись.

Выплеск ненависти был мощнейшим. Пусть Морок и дал мне силу, но самое существо мое задрожало, едва не выброшенное из бытия. Внутри меня сцепились и завизжали, завыли, будто бьющиеся в истерике дети, четыре противостоящие друг другу ненависти.

Я почувствовал, как в укрытой лавой гробнице что-то шевельнулось, пробудилась толика прежнего величия. Ярость старой птицы-падальщика отозвалась во мне. Акрадий и Воронья лапа увидели друг друга ближе, чем когда-либо раньше. Акрадий, словно выжлец, ощерился, зарычал на моего босса. Маска великого, исполненного достоинства бога мгновенно слетела с него.