Ворошилов

Из Стокгольма на поезде отправились в Мальме, оттуда на пароме — в Копенгаген: съезд намеревались провести там. Датский король состоял в родственных связях с русской императорской фамилией[6], и правительство распорядилось, чтобы неприятные гости немедленно покинули Данию. Делать нечего — возвратились в Швецию. Но шведская полиция заявила, что через три дня делегаты должны покинуть страну, таково решение правительства. Отказались пустить съезд в свою страну и норвежские власти. С большим трудом удалось договориться о транзитном проезде через Данию и оттуда пароходом в Англию.

Переход через Немецкое море прошел без помех. Ехали на этот раз вторым классом, так как пассажирам третьего класса при вступлении на английскую землю надо было предъявить сумму в два фунта стерлингов, а таких немалых денег по состоянию партийной кассы у делегатов не могло быть. Публика на пароходе ехала респектабельная, и потертые пиджаки, заплатанные ботинки многих делегатов, как и почти полное отсутствие багажа, возбуждали подозрение у команды и остальных пассажиров. Для западноевропейского буржуа скверно одетый человек — всегда подозрительный человек, а тут их целая толпа, да они еще русские революционеры! Особенно «живописно» выглядели делегаты с Кавказа — некоторые южане побоялись ехать налегке и путешествовали в папахах и бурках.

Лондон ошеломил Ворошилова. Бесконечные потоки людей, запрудившие тротуары, колоссальные витрины магазинов, залитых электрическим светом, двухэтажные вагоны трамваев, автобусы — многое в этом огромном городе было непривычным.

Русское правительство не смогло воспрепятствовать работе съезда в Англии, хотя и пыталось сделать это. Долго не могли найти помещение. В конце концов заседания начались 30 апреля в церкви Братства на Саутгейт-Роуд.

Вновь, во второй раз, пришлось наблюдать Ворошилову, как сталкиваются две противоположные линии в революции. Только па этот раз перевес был на стороне большевиков. Революция, отступавшая в России, многому научила социал-демократов, подтвердила правильность большевистской тактики. Съезд был чрезвычайно представительным: 150 тысяч членов партии от 145 партийных организаций прислали 303 делегата с решающим и 39 с совещательным голосом.

Порядок дня, как всегда, был насыщен до предела: отчет ЦК; отчет думской фракции и ее организация, отношение к буржуазным партиям, Государственная дума, «рабочий съезд» и беспартийные рабочие организации, профсоюзы и партия, партизанские выступления, безработица, экономический кризис, локауты, организационные вопросы, международный конгресс, работа в армии. Если учесть, что ни один вопрос не вызывал согласного мнения, если знать, что каждый из них, за небольшим исключением, обсуждался страстно, с полемическими выпадами, то станет ясно, насколько напряженной была обстановка. И вновь Ворошилов видел, как умело, выдержанно и в то же время темпераментно ведет борьбу со своими идейными противниками Ленин.

Уже на первом заседании, когда меньшевик Дан начал зачитывать заявление своих петербургских единомышленников, направленное против Ленина, большевики взорвались от негодования. В протоколах съезда этот момент отмечен так: «Чтение прерывается шумом, бурными протестами, криками, так что часть заявления нельзя было слышать».

Ленин, как и на предыдущем съезде, почти ежедневно беседовал с делегатами, расспрашивал их о положении дел на местах, о настроениях рабочих. Он очень смеялся над придуманным Ворошиловым псевдонимом — Антимеков. Запомнился Ворошилову заразительный ленинский смех и по другому поводу.

Вот как он писал об этом сам: на заседании большевистской фракции «он (В. И. Ленин) высказал мнение о возможном укреплении состава ЦК рабочими непосредственно с фабрично-заводских предприятий, хорошо знающими условия местной работы и настроения масс. В качестве возможных кандидатур для обсуждения он назвал фамилии нескольких рабочих-большевиков, в том числе и мою. При этом он пояснил, что рабочие в составе ЦК были бы своеобразными мостиками или балками, которые еще теснее связывали бы руководящий орган партии с рабочим классом и всеми трудящимися.

Не помню уж, как начался обмен мнениями по этому ленинскому высказыванию, но я в силу своей горячности и недостаточной зрелости в то время сразу же попросил слова и отвел свою кандидатуру. К тому же попытался бестактно иронизировать, заявив, что я никак не думал, будто нашей партии, являющейся сердцевиной и авангардом рабочего класса, для связи ЦК с рабочими нужны какие-то балки.

Владимир Ильич терпеливо слушал этот мой детский лепет, но наконец не выдержал и заразительно рассмеялся. Смеясь и в шутку грозя мне обоими кулаками, он как бы говорил: «Ну и зарываешься же ты, молодой человек». Но вслух он после моего выступления произнес самые безобидные слова:

— Ведь это же только предположение…

Мне долго после этого было стыдно смотреть в глаза Владимиру Ильичу. Но он ни тогда, ни в какое другое время, хотя мне впоследствии довольно часто приходилось встречаться с ним, ни разу не напомнил мне об этом моем промахе».