Воровка

— Э-э… да. — Ему нужно было следить за своей речью, ведь вампиры не привыкли пользоваться выключателями. — Посмотри на это место. Я… вернулся.

Круглая комната с окнами вдоль стены, выходящими на зимний пейзаж, который растянулся на многие мили. Отделанная панелями из ореховой древесины, комната была освещена мягким светом, и современный декор служил неприметным фоном для открывающейся красоты ночного горизонта.

— Не думал, что увижу это снова. — Эссейл подошел к окну и посмотрел на реку, горы вдалеке, город через водную гладь. — Сейчас я ценю это намного больше.

— Слушай, тебе не обязательно идти в церковь. Моя бабушка старомодна и очень набожна, но это не значит, что…

— Нет, я пойду. — Он повернулся к Марисоль. — Я не знаком с вашими традициями, но я бы хотел узнать о них больше.

— Значит, ты не христианин? Это не имеет для меня значения.

— Нет. — Сократив расстояние между ними, он подошел к Соле вплотную и положил руку на ее шею. Потерев подушечкой пальца яремную вену, он пробормотал: — Так, скажи мне, христиане прощают грехи? Боюсь, я солгал той доброй женщине в кухне.

Взгляд Марисоль вспыхнул, и она смежила веки.

— О чем ты солгал ей?

— Я не хочу в душ. — Он уставился на ее губы, наблюдая, как она приоткрыла рот. — И сейчас мне нужен от тебя не медицинский уход.

Марисоль прижалась к его телу, обхватывая руками.

— Думаю, мы сможем вымолить прощение за этот грех.

— Правда? Воистину, это хорошие новости.

Наклонив голову, Эссейл скользнул губами по ее губам, и от прикосновения по его телу прошла волна шока. Такие мягкие, такие теплые… жизненно необходимые. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как он целовал ее полноценным образом, и от ощущения ее губ у него закружилась голова.

— О, Марисоль, — выдохнул он.

Он не торопился, мягко очертил контуры ее губ, спрашивая разрешение и получая его. Вместе они добрались до круглой кровати, и устроившись на ней, Эссейл еще больше приглушил свет.

Он не хотел, чтобы она видела его тело в подробностях. Уж лучше ей опираться на воспоминания, в них он выглядел намного привлекательней.

— У тебя и пульт есть?

— Что? — Эссейл поднял голову.

— Управление светом.

Черт возьми, ему нужно быть повнимательней с вампирскими трюками.

Вместо ответа Эссейл снова прижался к ней в поцелуе, скользнув руками по ее предплечью и опускаясь к ребрам. Марисоль как золото плавилась под его ладонями, выгибаясь ему навстречу, ее тело, даже скрытое слоями одежды, вызывало благоговение. И чем больше он прикасался к ней, тем сильнее становился запах ее возбуждения… и вскоре он оказался зажат между необходимостью поспешить… и желанием растянуть все на вечность.

Отстранившись, он заглянул в ее темные глаза и смахнул светлые волосы назад. Он скучал по ее натуральному цвету. Его Марисоль отличалась естественной красотой, слишком явной и четко выраженной, чтобы закрывать ее средствами макияжа, которые никоим образом не смогут приукрасить то, что и так сияло.

И будто прочитав его мысли, она подцепила флисовую кофту и футболку под ней за края, и потянула наверх, снимая через голову.

— Марисоль… — простонал он.

Ее груди были такими же, как он запомнил — идеального размера, прикрытые не кружевом, а простым хлопковым бюстом. Дрожащими руками он огладил ее ключицы… спустился до грудной клетки… скользнул по границе чашечек, сначала с одной стороны, потом с другой. Она задерживала дыхание от движений его пальцев, соски напряглись, заявляя о себе.

Застежка располагалась спереди.

Что, в его текущем состоянии сознания, он принял за очевидное доказательство великодушия Творца.

— Я должен увидеть тебя, — простонал Эссейл, расстегивая бюстгальтер.

Чашечки разошлись в стороны, и Эссейл охнул, скользнув ладонью по центру ее тела. Его губы отчаянно хотели ее плоти, и он втянул соски в рот, капитулируя при звуке ее стонов, ее вкусе и том факте, что от запаха ее возбуждения у него гудела голова… в хорошем смысле слова.

На ней были синие джинсы, и он не торопился, снимая их вместе с трусиками с ее длинных, мускулистых ног. Он скользил руками по ее телу, поглаживая и одновременно уделяя внимание грудям. И остановился он лишь тогда, когда Сола попыталась забраться под медицинскую форму, укрывавшую его тело.

— Я не… я хочу оставить одежду, — сказал он хрипло.

— Ладно. Но я против.

Эссейл покачал головой, вспоминая, что увидел в зеркале в клинике.

— Как ты можешь говорить такое?

— Потому что это ты. — Она улыбнулась ему, прикоснувшись к его лицу. — Это все еще ты.

— Боги, Марисоль, я столько всего хочу сделать с тобой… но не знаю, насколько мне хватит сил.

— Не волнуйся. Что бы это ни было, с тобой оно невероятно.

От внезапного прилива эмоций к глазам подступили слезы, но плакать — совсем не сексуально. Как не сексуальны его тело, лысая голова и…

Но Марисоль, тем не менее, лежала в его тощих руках-веточках, и смотрела на него как на Бога.

Это любовь, разве нет?

Он не смог сказать ни слова, не мог пошевелиться, и Марисоль нахмурилась.

— Что такое?

Эссейл прокашлялся.

— Так много способов показать свою заботу о человеке.

— Да… — она погладила его лицо. — Ты прав.