Воровка

Но когда я заглянула в его глаза, то непроизвольно замерла снова и звучно сглотнула: это были глаза зверя. В них больше не светился разум, не тлела искра понимания или сочувствия. Там была только лютая злоба и леденящая душу ненависть. Причем ненависть именно ко мне, словно я успела стать ему злейшим врагом… мерзкой ведьмой, которая не заслуживала иного.

Кажется, теперь я понимаю, каким увидел его Ригл перед смертью…

Не родившийся крик так и замер у меня в горле. Внутри образовался холодный комок, дыхание прервалось, и даже боль от пораненных рук не смогла сразу добраться до парализованного ужасом разума. Мне показалось, что я уже умираю – просто задыхаюсь от его тяжести и той ненависти, что обрушилась из глубины этих страшных глаз. Не от когтей, не от зубов, а всего лишь от злобы, льющейся сверху подобно смертельному яду.

Да, я умею чувствовать чужое настроение, но сейчас, в эти краткие мгновения, мне стало отчетливо ясно, что спасения не будет. Добравшаяся наконец до сознания боль немилосердно ударила по натянутым нервам и эхом отдалась в скрученном судорогой теле. Боже… это просто невыносимо! Кажется, он специально сжимает их сильнее!

Однако боль, как ни странно, помогла прийти в себя: до крови прикусив губу и диковато извернувшись, я сделала то, на что еще хватало сил – высвободив левую ногу, размахнулась и от души пнула его в живот. Справедливо рассудив, что другого уязвимого места у него просто нет, а боль… раз уж она отрезвила меня, то вдруг и ему мозги прочистит?

От удара зверь вздрогнул всем телом, неожиданно съежился и нелепо согнулся, красноречиво поджав хвост и тихо заскулив от такого предательства. А потом отмахнулся могучей лапой, будто отгонял назойливого комара, отчего меня самым настоящим образом отшвырнуло в сторону. После чего протащило по траве и с силой вмяло спиной в дерево, снова приложив многострадальным затылком.

Ну вот и все. Один прыжок, короткий щелчок сомкнувшихся челюстей, теплая лужица крови и – прощай, оберонова добыча…

Однако когда в моих глазах перестали плясать разноцветные звездочки, я с удивлением обнаружила, что не просто жива и более-менее здорова, но и оборотень за недолгое время моего беспамятства не сделал попытки приблизиться. Так и стоял поодаль, сверля меня бешеными глазами, в которых еще не угасла безумная боль, свирепо раздувал ноздри и старался пореже дышать. Похоже, я попала немного ниже, чем планировала, и этим здорово огорчила его самолюбие. Но огорчаться сама не спешила: ничего, пусть помучается, мне ведь тоже несладко. Подумаешь, с молоденькими кошечками полгодика не сможет заигрывать? Не считаю, что моя жизнь этого не стоит.

Так мы и застыли, тяжело дыша и с яростью глядя друг на друга.

– Чего тебе от меня надо? – хрипло спросила я, едва смогла нормально вдохнуть. – Взбесился?! По башке дали, пока на сеновале валялся?! Или она у тебя с самого рождения дырявая?!

Зверь, опомнившись, глухо зарычал, явно не испытывая никаких угрызений совести. Единственное угрызение, которое его беспокоило, это наиболее скорое угрызение моей особы. Просто ходить ему пока было трудно, а мне уползти – и вовсе неосуществимо.

– Что?! – вконец разозлилась я. – Белены объелся?! Что я тебе сделала, кот паленый?! Чего ты зубы скалишь, чудовище?!

Он зарычал громче.

– Сам такой! Чего ты привязался?! Я ж тебя не грабила…

И вот тут меня неожиданно осенило.

Новая мысль промелькнула молниеносной догадкой и заставила с досадой треснуть по лбу: вот же гадость какая!

Тихо застонав, я с трудом сумела поднять пораненную оборотнем руку, нашарила в кармане проклятый камешек, который подобрала вчера на чердаке, и неверяще поднесла к глазам.

Ну, конечно… черный камень, червленое серебро на цепочке… кто мог догадаться, что это принадлежит ему? Ему, а не пузатому трактирщику или его любвеобильным служанкам! На черной коже ведь такую штуку не сразу заметишь, да и мех густой… Вот, выходит, почему на шее он так топорщился? Ну да, кто еще мог оставить там этот дурацкий амулет?

Ох… скажи, Двуединый, ну как я могла догадаться?! Кого бы спросила, если он уже ушел?! Небось, когда цепь соскользнула, лохматый этого даже не заметил. Потом, конечно, вернулся, но вместо ценной вещи нашел только мой след и теперь из-за этой безделушки на куски готов порвать!

Оборотень внезапно и перестал рычать и странно уставился на мою вчерашнюю находку – напряженный, снова подобравшийся и явно готовящийся к прыжку. Просто глаз с нее не сводил, а замолчал совсем нехорошо. Не надо даже в морду заглядывать, чтобы сообразить: все именно так и было. Это его вещь. И он убил бы меня сейчас, если бы не моя неожиданная догадка. Убил без жалости и сожаления, потому что проклятая штуковина, похоже, для него гораздо важнее, чем чужая, ни в чем не повинная жизнь.

– Да пошел ты! – зло прошептала я, без замаха швырнув камень прямо в оскаленную морду. – И побрякушка твоя дурацкая тоже!