Воровка чар

— Надеюсь, никуда эта речушка не денется.

— Я серьезно, — повернулась Сима.

— Я тоже. Староста на свадьбу дочери пригласил.

— Пойдешь?

— Не знаю. А ты? — я подошла к столу и стала сдвигать банки с отваром.

— Меня не приглашали, — фыркнула Сима, совершенно не опечаленная таким положением дел. — Только тебя. И, думаю, надо сходить.

Я промолчала, подавая ей глиняные крышки. С одной стороны, чего я там забыла, а с другой — интересно, не каждый день можно безнаказанно мозолить людям глаза.

— Айя, — бабушка повернулась и стала вытирать натруженные руки фартуком, ее лицо раскраснелось от пара, идущего от котелка с отваром, несколько седых прядей выбились из-под платка. — Они тебя не ненавидят. Опасаются, как всего необычного, а ты рада стараться, хоть улыбайся иногда.

— Так? — я старательно растянула рот, Сима обреченно махнула рукой. — Лучше пусть боятся, чем камнями закидывают.

— Не преувеличивай. Не собираешься же ты всю жизнь просидеть в наших Солодках у старухи под боком? — она откинула крышку массивного сундука.

Тогда я не стала отвечать, потому что именно это и собиралась сделать. Если меня не любили в родном селе, то, что же будет в чужих? Сразу на костер сопроводят? Хотя «не любили» неправильное слово. Боялись, не доверяли. Я была словно укус комара на спине, и чешется, и рукой не достать. Девки задирали носы, матроны шептали молитвы, а парни… Парням было интересно, что у такой, как я, под юбкой.

Один раз меня отправили отнести мазь от ушибов кузнецу. Оного дома не оказалось, зато присутствовал здоровенный бритый детина, то бишь сын, который решил разнообразить свою и чужую жизнь, пригласив некрасивую девушку на свидание, то бишь на сеновал. Сделал он это со всем доступным ему тактом, то есть попытался сгрести меня в охапку и доставить к месту назначения. Его намерения душевного отклика у меня не нашли, в результате ухажер согнулся от подлого удара по выступающей части тела, что находится у парней ниже талии. Когда ушибленный, наконец, смог поднять голову, я, полная раскаяния, поставила рядом горшочек с мазью, посоветовав применять по назначению.

Но свадьба дочери старосты другое дело… Представив, как буду слоняться от одного человека к другому, как улыбки будут застывать на лицах, как будут подниматься руки, выписывая отвращающие знаки, я скривилась. А бабка Сима уже достала из сундука сарафан, крепко пахнущий лавандой.

Эол[5] и все его сподвижники! Она ведь давно не видит моего лица таким, каким видят остальные. Так же как и Ринка, по малолетству обварившая щеку кипятком, для маслобойщика и его жены всегда будет первой красавицей Солодков. К тем, кто рядом, мы всегда относимся по-другому, им мы прощаем все: от перевернутой кастрюли щей до нелепого внешнего вида.

— Схожу ненадолго, — выдавила я, глядя на одежку.

— Умница, — подала мне «обновку» бабушка и полезла за лаптями.

Красно-белый летний сарафан покупался для Симы, как минимум, пару десятилетий назад. В отличие от бабушки, прошедшие годы не пошли вещичкам на пользу. Нет, с виду все было неплохо, ни дыр, ни обтертых мест.

Я со вздохом стащила рубашку и натянула сарафан. Старые слежавшиеся вещи пахли пылью и сухой травой, напоминая давно канувшие в лету дни. В них бабушка обладала пышными формами и миниатюрными ступнями, за ней наверняка ухаживали мужчины. На мне наряд висел унылыми складками, ноги в узких лаптях начали ныть.

— Ничего другого все равно нет, — поникла Сима, — Не в штанах же идти.

Она права, платьев у меня не водилось. Травы собирать, да по лесу лазить в них не с руки. Свадьба — другое дело. Переплетая косу, я решила, что ничего не мешает мне тихонько посидеть в сторонке, не привлекая внимания.

Эх, как же я потом жалела о своем решении.

На свадьбу единственной дочери староста не поскупился. Столы, выставленные вдоль центральной улицы, ломились от еды, заборы увиты цветами и лентами. Часовня утопала в сирени и в украшениях не нуждалась. Люди толпились по обе стороны, ожидая выхода молодых. Смирт[6] закончил обряд, и пара явила счастливые лица народу.

На меня недоуменно косились, в спину несся угрожающий шепоток, едва не вынудивший покинуть праздник. Не то что бы я их боялась, нет. Каждый из них трус, и дать отпор наглому увальню, задиристой девице, возмущенной тетке или пьяненькому мужику я могла. Даже ножом владела, плохо правда, но для деревенских дурачков в самый раз. Толпа совсем другое дело. Собираясь у колодца, на посевную или праздник, они крепли. Страх объединял людей, позволял черпать силы друг в друге, и тогда они могли напасть, просто так без всякой причины.

Уловив напряжение, дядька Верей громко со мной поздоровался и прилюдно проводил к столу, показывая остальным — я гостья. Вряд ли он сделал это для меня — молодой знахарки, скорее ради дочери, ради неиспорченного торжества, и ради той неведомой причины, заставившей пригласить.

Многие опустили глаза, но кто-то — нет. Их взгляды были слишком красноречивы, слишком выразительны.