Воровка фруктов

При взгляде на своего спутника, который постоянно, с некоторыми паузами, посылал призывы, летевшие через все ущелье, ей бросилось в глаза то, что оставалось для нее все это время незамеченным. Или, быть может, она увидела это сразу, но как-то не осознала; толком не заметила. Теперь же, однако, ей вдруг показалось это вполне заслуживающим внимания. У человека рядом с ней, у молодого, был другой цвет кожи, чем у нее. Он не был белым, он был не «белый человек». Его лицо было хотя и не «темным», но все же темнее, значительно темнее, чем ее, очень загорелым, но не от солнца. В Древнем Египте делали такие двойные статуи: мужчина и женщина, он скорее темный, она очень белая. И тем не менее оба они относились к одному народу или племени? Как бы то ни было, тот, кто вместе с ней продирался сквозь европейские джунгли, пробивался вперед, спотыкаясь на каждом шагу, был родом, как это ей стало ясно теперь, после часов, проведенных с ним, если не больше, из другой части земли и относился, говоря полицейским языком, к «неевропейскому типу», «un type non-européen». Обратила ли она на это внимание только потому, что он воспользовался своим голосом по-новому? Или потому, что цвет его кожи только тут, в полумраке джунглей, от всех этих вгоняющих в пот хождений, вниз, вверх, туда, сюда, начал так заметно высвечиваться? Отчего, почему, не важно: она удивлялась ему, как и себе, при том что он, занятый кричанием и прокладыванием дороги, не заметил ее неожиданного удивления по отношению к нему. В любом случае имя «Вальтер» теперь совершенно не подходило. Но какое же имя тогда подойдет? Она попробовала про себя приложить то или другое: ни одно из них никак не совпадало с тем, кто вот тут рядом с ней боролся с колючими ветками. Темное лицо, а ниже светлый летний костюм, кое-где уже с дырками, но маленькими, которые еще можно заштопать.

Руки ее спутника, который всякий раз складывал их рупором, поднося ко рту, когда кричал хозяину кошки, были с тыльной стороны еще более смуглые, чем лицо, но местами на них расползлись бледно-белые пятна, все приблизительно одинакового размера, отчего его ладони казались рябчатыми.

Этот узор она начертила в воздухе пальцем, как чертила, бывало, в детстве, идя по улице, отдельные буквы и целые слова, при этом ей показалось, что прежде, когда она играла в эту игру, в ее распоряжении имелось несравнимо больше воздуха, гораздо более значительное воздушное пространство, и не только потому, что тут ей приходилось постоянно отводить в сторону или прижимать к земле разные ветки, чтобы освободить проход, правой рукой, тогда как левая была занята письменами.

И снова то, чем она занималась, осталось не замеченным ее спутником. А даже если он и заметил, то запретил себе, или ему было запрещено, спрашивать, что означает все это рисование в воздухе. Или он и так понимал значение, но предпочитал ничего не говорить по этому поводу. После тех сюрпризов, которыми молодой человек потчевал ее уже почти целый день, от него можно было ожидать всякого, если не всего.

Есть ли хоть какое-то движение вперед при всех их стараниях пробиться через все преграды в этих джунглях? Крики третьего, включившегося в диалог, прозвучали один раз как будто совсем близко, но почти сразу они услышали его опять со стороны того места, где он находился с самого начала. Было такое ощущение, будто он поджидает их и свое животное, стоя на одном и том же пятачке, словно там, где он был, невозможно проникнуть в джунгли ни на шаг, они же, пытаясь приблизиться к нему, только все больше удалялись от него. Да, странное ущелье, где, как считалось, брала свое начало река: никакого ручейка, следуя течению которого можно было бы выбраться на свободу. Если тут и попадалась вода, то стоячая, редкие болотистые лужи, похожие друг на друга, или вообще одни и те же, мимо которых они только что проходили, или, как казалось все чаще, давно, очень давно. И никакой возможности подняться со дна ущелья по склонам, даже используя мачете, которое успело изрядно затупиться, настолько толстыми тут были лианы.