Воровка фруктов

Вскоре они свернули с паломнической тропы, которая шла дальше наверху по краю плато, и спустились по боковой тропинке в ущелье с источником Виона. Адьё, просторы. Тропинка эта была проложена не людьми, не охотниками. Она была дикой и довольно скоро стала непроходимой из-за перегородивших ее зарослей ежевики, которые тут же заключили обоих в свои цепкие объятия. Ну и что, эка невидаль: где продрался зверь, там продерется и она, и он, а дырки на одежде и царапины на руках и ногах не в счет. Двигаться дальше сквозь мрачную чащу, о том, чтобы повернуть назад, не могло быть и речи, это было недопустимо, непозволительно, независимо от того, в ходу ли еще это слово или нет.

Никакого плеска воды, никакого журчания ручейка, которое сопровождало бы их в пути. Ни единого птичьего голоса, даже тончайшего писка. Здесь, посреди ухоженного, гектар за гектаром, плоскогорья, которое, когда они поднимали головы кверху, смотрело на них с высоты далеких небес, заглядывая в дебри переплетенных лиан и колючих веток, были настоящие джунгли, через которые им предстояло пробраться вниз по склону, джунгли, не такие как в Африке или на берегах Амазонки, внутриевропейские джунгли, где, при отсутствии не только ветра, но и воздуха – как будто здешняя растительность поглотила весь имеющийся кислород, – стояла удушливая духота и одновременно пробирающий до мозга костей холод, и одиночный, единственный, короткий звук застрекотавшего кузнечика, подающего знак из расширившегося летнего пространства, не просто умолкает, но становится просто немыслимым – тут – непредставимым.

И тем не менее в этом окружении, которое не было таковым, но являло собой скорее противоположность окружения, было хорошо; на какое-то время оно было самым подходящим. Они не давали себя пленить этой джунглевой клетке, где одна малая клетка тут же сменялась другой. Продвигаться шаг за шагом, держать в поле зрения все возникающие препятствия, – от этого, на некоторое время, теперь, могли пробудиться все чувства, и это наполняло, пусть на мгновения, чем-то вроде жизнерадостности, что не мешало им, среди этой тишины джунглей, именно в такие мгновения, одновременно мечтать о том, чтобы тут, где-нибудь совсем рядом, началась какая-нибудь суматоха – чтобы семейство косуль, устроившееся отдохнуть в кустах, подхватилось в испуге, чтобы наткнуться на выводок кабанов, мамаша которых с грозным урчанием бросится к ним двоим из норы.

Вместо бьющего источника на дне ущелья они обнаружили одни лишь маслянистые, переливающиеся цветами фальшивой радуги лужи, в которых ничего не двигалось, ничего не текло; ничего, кроме застоя. Жужжанье комара как признак хоть какой-то жизни? даже этого нет. Ущелье с источником Виона было не таким уж глубоким. Но оттого, что здесь не было абсолютно никакого движения, ни ветерка, ни стрекозы, ни водомерки, ни даже тени от нее, возникало полное ощущение глубины, представление о том, что это Глубокое Ущелье.

Откуда-то, точное место не поддавалось определению, снова раздалось далекое поддельное мяуканье, которым – голос мужчины выдавал уже полное бессилие – хозяин все еще пытался, добравшись даже до этих мест, приманить убежавшее из Нового города домашнее животное. И вдруг, у самых ног обоих, тут, ответ: что-то хвостатое, четвероногое, старающееся выползти из болотистой жижи, кошка? да, но только судя первому впечатлению; ответ без звука; животное открыло пасть, желая дать ответ, но все напрасно.

И дальше, без передышки, это открывание пасти, совершенно беззвучное, как отклик на раздававшийся вдалеке, непонятно где в этих джунглях, а может быть, уже за их пределами, наверху, на окраине джунглей, словно срывающийся и одновременно настойчивый голос мужчины, зовущего мяуканьем свою кошку. В конце концов ответ поступил – если это, конечно, был ответ, – но не от животного на дне ущелья, а с высоты, от верхушек деревьев, опутанных лианами, раздался звучавший как отклик крик совы, который легко можно было перепутать с кошачьим мяуканьем. Совиный крик среди белого дня? Да.