Воровка фруктов

Не кто иной, как мать, позаботилась о том, чтобы утолить голод гостей, и наняла порядочного повара. Тот, полный банкрот, пустившийся в бега от властей, которые в здешних краях, в отличие от столицы, частенько пускают все на самотек, устроился жить в шалаше неподалеку от известного места. Она как-то его там нашла и, пообещав ему, что поможет выпутаться из сложного положения, устроив беспроцентный кредит – в «Crédit du Nord», – побудила его взяться за приготовление праздничного ужина. Что и было осуществлено и продолжало осуществляться у нас на глазах, за рабочим столом, также организованным банковской дамой. Повар, без колпака, в чистой одежде, не белой, темной, как в Азии? в Японии? Ни одного-единственного раза он не оторвал взгляда от еды. Все, что он резал, он резал длиннющим широким ножом, а нарезанное бросал то куда-то в сторону, то куда-то себе за спину, словно из озорства. И всякий раз он попадал куда надо. Он много чего претерпел, по собственной вине или нет, но никто из нас этим вечером не имел ни малейшего желания обсуждать такие вещи, как «вина» или, чего доброго, «раскаяние», – включая месяцы, которые он провел, скрываясь, в шалаше, не спасающем от дождей, в обществе примуса. Но с этим, начиная с сегодняшнего дня, было покончено. Он снова объявился в мире, и вообще впервые, если учесть его временное пребывание в состоянии отверженности, стал его частью, как блудный сын, благополучно вернувшийся домой. Как блестели его скулы. Как топорщился колоколом у него на бедрах поварской фартук. Не отрывая взгляда от стола, он держал в поле зрения весь шатер, как будто за него смотрели его работающие руки. Относительно поданных блюд и их последовательности скажем лишь, что тут не было никаких гарниров, а были исключительно основные блюда, к числу которых были отнесены и наши мелкие приношения.

Дневной свет снаружи все не исчезал. Но нам хотелось, чтобы он оставался еще дольше, намного дольше, растянулся надолго, хотя и не для того, как об этом рассказывается в Ветхом Завете, чтобы выиграть битву народов. Ласточки не должны были уступить место летучим мышам. И одновременно, при том, что это может показаться странным, или нет? да, это было странно, очень странно, но мы страстно мечтали о наступлении ночи, о том, чтобы взошла луна и появились звезды, которые на Вексенском плато светят совершенно не так, как в Париже; как будто там, ясными летними ночами, как эта, только звезды с их светом могут отбрасывать тени. И кроме того: август – время комет. Не говоря уже о ночном ветре! В ночном шуршании, шелестении, гудении деревьев был целый мир, другого было и не нужно.

Настала ночь, и пришло время, чтобы кто-нибудь из нас поднялся и произнес речь – торжественную застольно-шатровую речь, не важно, чем навеянную. И кто же поднялся для произнесения речи по случаю семейного праздника? Не кто иной, как отец, который на протяжении всей своей жизни о семье и всяком таком особо никогда не думал. Он, одиночка, единоличник, закоренелый холостяк, сразу начал с «мы», избегая употреблять такие слова, как «семья» или «род», и за этим первым «мы» последовала целая гирлянда таких «мы». По всему было видно, что старик, исследователь земли, каким он себя числил, весь день, а может быть, и всю прошлую ночь, где-то плутал, хотя он с давних пор прекрасно знал здешние места, и произошло это с ним не впервые. Вместе с тем эти блуждания, включая оторванные пуговицы и потерянный шнурок от ботинок, сказались на нем благотворно: его физиономия была физиономией довольного человека, которому блуждания доставили радость. Зато его голос, после всех плутаний, заметно дрожал. Но это делало его более ясным. Как обычно, с ним между делом происходили разные мелкие досадные неприятности. Но против обыкновения, вместо того чтобы ругаться на коварные предметы, которые он, как правило, обзывал «сволочью» или «гадинами», он всякий раз теперь извинялся перед ними и говорил «О, пардон!» столу, об угол которого только что ударился, и дружески похлопывал по опрокинутому стулу. Каким посеревшим выглядел отец, со всеми своими старческими завитками на бровях, на фоне ярких красок лета.