Воровка фруктов

Потом ей захотелось поскорее распрощаться с отцом. В былые времена, когда у нее в виде исключения еще имелось собственное мнение относительно того или другого, она однажды, в виде исключения, сформулировала свое мнение, сочтя, что мать поступила совершенно правильно, бросив отца. От этого мнения, как и вообще от всякого мнения, она уже давно избавилась. Кто кого в принципе бросил? Она не знала этого и даже не хотела знать. Если бы кто-то спросил ее мнения, она в лучшем случае воскликнула бы как Джейн Эйр или как Джейн Остин?: «Мое мнение?!», но не испуганно, как героиня английского романа девятнадцатого века, а как бы между прочим, просто так. Ей всегда не терпелось, после часа общения с отцом, поскорее расстаться с ним. Вернуться в мир его дилетантских исторических и географических открытий, к его гомерическим, бьющим ключом, словесным потокам или еще к чему. Нельзя сказать, что он был ей милее на расстоянии. Но с годами, к концу каждой их встречи, он все больше напоминал ей тех, кого в старых фильмах, по крайней мере, во французских, называли «le gorille», «гориллой», в смысле «телохранитель». А когда она, с другой стороны, однажды сказала, что у него руки как у гориллы, и он ее спросил, что она имеет в виду, она подтвердила, что именно так буквально она видит его руки – как руки человекообезьяны, и добавила от себя: «Прекрасно!»

Стоило ему уйти, как он тут же исчезал у нее из головы, так было и сейчас, перед вокзалом Сен-Лазар. Она его чуть ли не вытолкала. Еще не хватало, чтобы он ее провожал до поезда и следил там за ней! А смотреть ему вслед, провожая взглядом: нет уж, увольте! Она никогда, даже в детстве, не смотрела вслед уходящему отцу. Он же, если уходила она, делал наоборот: всякий раз она чувствовала у себя за спиной его взгляд, и это не всегда было приятно. Бедный дурачок, любитель пытливого всматривания. Или пытливое всматривание являет собою один из гомерических источников?

Но потом, впервые в жизни, и она стала смотреть вслед исчезнувшему из поля зрения отцу: «Ты непрерывно что-то планируешь, проектируешь, намечаешь, даешь советы. А сам при этом совершенно беспомощный: если тебя о чем-то спросит приезжий, ты точно скажешь, где что находится, но если ты сам отправляешься в путь, то уже на первой развилке ты думаешь: где я?» В ее глазах, смотревших ему в спину, отец предстал теперь в образе постаревшего заключенного, только что выпущенного из тюрьмы, временно. И, глядя на него, она вспомнила, как ребенком бросалась открывать ему письма и разворачивать, а главное – сворачивать карты, последнее отцу почти никогда не удавалось.

Наконец одна. Так буквально думала она, пересекая «Зал потерянных шагов»: «Наконец-то одна!» Зал потерянных шагов? Обретенных шагов! И она принялась размышлять, как это так получилось, что она, проведя чуть меньше двух часов с другим человеком, причем с одним из тех немногих, кто для нее что-то значил, испытывала такое облегчение от того, что оказалась снова одна, что может самостоятельно идти своей прямой дорогой, куда ей заблагорассудится, и это при том, что за все месяцы, проведенные до того в России, она едва с кем или даже просто ни с кем не общалась.

А потом, шагая своей прямой дорогой в толпе, она больше ни о чем не размышляла. Не только отец улетучился у нее из головы, но и все предшествовавшее, равно как и все ей предстоящее. Не было ни «откуда», ни «куда», ни стрелок часов, ни реального времени, и даже теперешнего, летнего времени тоже не было. Она погрузилась в универсальное забвение, в сомнамбулическое состояние средь бела дня, которое, впрочем, принципиально отличалось от того бессознательного блуждания по окраинам поселков в ранней юности. При этом она знала не только, кто она и где находится. Помимо того ее глаза и уши были открыты – всему и вся? Нет, ее глаза и уши были открыты то для одного, то для другого, не очевидного в этот час ни для кого другого в толпе. Откуда такая уверенность? Откуда это известно? – Так рассказывается. Так разворачивается история.