Воровская яма

– Нет-нет, – заговорила она, прижимая платок к глазам и вытирая слезы, – он не был моим мужем. Муж – это другое, это срастание одного с другим, это ответственное и единственное, а Миша был хорошим другом, крепким тылом, и я с ним чувствовала себя защищенной. Мне казалось, что он как скала, никто его не сдвинет, а получилось все иначе. Его сломали, и я даже не способна была постоять за него. Спасибо вам, Виктор. Давайте, давайте его помянем.

Все налили себе водки и стоя выпили. Богатова села, и вдруг на ее глаза опять навернулись слезы и она громко, навзрыд заплакала. Дрожжин, сидевший рядом, начал ее успокаивать, понимая, что прорвались чувства, которые с избытком накопились у нее за последнюю неделю. В этот момент у него зазвонил мобильный, и он, одной рукой придерживая певицу, другой передал телефон дочери, чтобы она ответила. Ольга взяла мобильный и прошла в другую комнату.

– Слушаю?

– Мне бы хозяина, – раздался глухой, простуженный голос мужчины.

– Хозяин занят, вы можете все сказать мне.

– А кто вы?

– Я его дочь.

– Как вас зовут?

– Меня зовут Ольга, что вам надо?

– Мы звоним по прежнему вопросу. И уже третий раз. Нам очень нравится ваша дача, и мы хотим вам предложить за нее большую сумму.

– Вы покупаете для себя или стараетесь для кого-нибудь другого? – начала задавать наводящие вопросы Ольга по только ей известной схеме.

– Вы, наверное, не в курсе, мы говорили вашему отцу, что дом покупается для беженцев из Донбасса.

– Большая сумма – это сколько?

– Наконец-то я слышу правильный вопрос. Мы даем двадцать миллионов. Дом стоит гораздо меньше.

– А зачем же вы его покупаете не по выгодной цене? Чем вас привлек наш дом?

– Ты красивая? – неожиданно перешел на «ты» мужчина и слегка засмеялся.

– Да ничего, вроде красивая.

– Вот и дом «ничего, вроде красивый». Рядом речка, это нас тоже устраивает.

– Вы что-то недоговариваете. Мы готовы дом продать, но хотим знать цель покупки. Если здесь будут рыть землю и искать минеральные источники, то мы категорически будем против и продавать не станем, но если это за хорошую цену и к тому же пострадавшим людям из Донбасса, то это меняет дело.

– У женщин в голове ума столько, сколько волос на яйце. А ты, оказывается, неглупая. Поэтому уговорите вашего отца. Наше терпение тоже не беспредельно.

– И что тогда будет, если ваше терпение иссякнет? – с вызовом спросила Ольга.

– Нет-нет, зачем же крайности. Мы решим этот вопрос, обязательно решим. И не бойтесь, я не ламорой какой-нибудь, чтобы вас обманывать. Как только вы скажете «да», уже на следующий день, мы готовы передать вам двадцать миллионов. Вы согласны?

– Договорились, только дайте мне неделю срока, чтобы уговорить отца. Хорошо?

– Да, мы согласны! До свидания! Я позвоню вам через неделю.

Когда Богатова успокоилась, Дрожжин спросил Ольгу о звонке.

– Звонили по поводу дачи.

Все присутствующие насторожились и уставились на Ольгу.

– Что они теперь хотят? – спросил Дрожжин.

– Предлагают ее купить за двадцать миллионов рублей.

– И что ты им ответила?

– Что я ответила? Я ответила, что мы подумаем и дадим ответ через неделю.

Дрожжина этот ответ словно ужалил. Он начал искать в присутствующих поддержки, и вдруг его прорвало:

– Ты что, с ума сошла? Я же тебе говорил, что они уже звонили и я им отказал. На каком основании это, интересно, мы будем еще думать, если дачу я продавать не собираюсь? Этот вопрос могу решить только я, а не ты, – строго выговорил Дрожжин и уставился на Ольгу, ожидая ответа.

– Папа, есть психологические нюансы.

– Нет, никаких психологических нюансов с вымогателями быть не может. Тебе это понятно?

– Папа, мне как психологу…

– Тебе как психологу надо заниматься больными людьми, а я человек здоровый, и мои взгляды не нуждаются в корректировке. Даже со стороны моей родной дочери. Не успела приехать и сразу начинаешь командовать, все по-своему хочешь устроить.

– Но ты же мне дал телефон, я должна было что-то отвечать. Я ничего не обещала, я ответила уклончиво, потому что мне тоже было подозрительно, когда за эту родительскую дачу, построенную еще в шестидесятых годах, дают двадцать миллионов. Это абсурд! Здесь, на мой взгляд, какая-то подстава, и я предложила паузу протяженностью в неделю.

– А разве я просил тебя это делать? Вот ты приехала, я хоть слово сказал тебе о том, чтобы ты помогла мне разобраться с этими звонками? Просил?

– Нет, это моя инициатива.

– Вот то-то и оно! Поэтому не надо никаких инициатив с подлецами, которые за эту халупу дают такие деньги. У нас тут такая путаница, такая мочалка, а ты приехала и сразу стеной хочешь стать. Твой отец не какой-нибудь альфонс, чтобы торговать памятью своих родителей, которые здесь прожили полвека и были счастливы. Пойми, даже ставить так вопрос безнравственно: «мы подумаем»! И никакими психологическими ухищрениями это не оправдать. Повторяю, то, что ты сделала, – это по меньшей мере безнравственно, если не сказать аморально!