Воровская зона

Но с этой силой был, видно, связан все-таки не он один. Змеившаяся на тонких губах банкомета усмешка исчезла, и он посмотрел на «номер семь» с явной тревогой.

В установившейся мертвой тишине глухо шлепнули по зеленому сукну четыре карты. На этот раз Баронин даже не стал тянуть их. Глухо ударило сердце: червовый валет и бубновый туз. То есть всего очко. Но это было совсем не плохо, и, учитывая теорию вероятности, следующей должна была появиться карта с цифровым номиналом. Взглянув на еще более встревоженного банкомета, Баронин негромко произнес:

— Еще!

Медленно, словно нехотя, банкомет вытащил карту и перевернул ее. У Баронина сильно стукнуло сердце. Великолепная семерка! То, или почти то, что надо! Насмешливо взглянув на банкомета, словно заранее предупреждая его о проигрыше, Баронин постучал пальцами по столу.

Тот перевернул карты, и все увидели совершенно бессмысленных двух валетов. Теперь банкомета могла спасти только восьмерка или девятка. Но когда он перевернул третью карту, по затаившим дыхание зрителям и участникам спектакля пронесся вздох разочарования. К банкомету пришла трефовая десятка, и он получал таким образом баккара!

Засим игра была закончена, и банкомет, поднявшись из-за стола и сохраняя хорошую мину, протянул свою полную руку Баронину.

— Примите мои поздравления! — еще более глуховатым от только что пережитых волнений голосом по-английски произнес он, и Баронин с чувством пожал его руку.

Поздравив соперника, банкомет поднялся из-за стола и медленно, ни на кого не глядя, направился к выходу из зала. Баронин взглянул на улыбавшуюся Беату. Хищное выражение уже исчезло с ее лица, и сейчас оно светилось настоящей радостью.

— Поздравляю, Алекс! — слегка прижалась она к нему, когда тот, преодолев заграждение, снова оказался рядом с ней. — Это было блестяще! Фантастика какая-то! Мне до сих пор не верится!

Баронин только покачал головой в ответ. На него огромной свинцовой плитой навалилась страшная усталость, словно он проработал несколько суток подряд на каменоломнях, а не открывал практически невесомые карты.

— Как прикажете получить выигрыш? — услышал он голос появившегося рядом крупье. — Чеком или наличными?

— Десять тысяч наличными, — ответил Баронин, не имевший особого желания таскать с собой толстую пачку денег, — и чек на остальное… — и, повернувшись к продолжавшей сиять Беате, спросил: — Ну что, обмоем выигрыш?

— С удовольствием! — улыбнулась та.

В мягком полумраке бара было немноголюдно. Бар был выдержан в европейском стиле: зеркала, бронзовые подсвечники с мерцающими свечами и белый мрамор. Много цветов. Посередине зала стояла небольшая эстрада, и молодая девушка негромко напевала какую-то песенку на неизвестном Баронину языке. Ее удивительно нежная мелодия словно приглашала присутствующих отправиться вместе с девушкой в искусно создаваемый мир грез и хотя бы на время забыть о тревоге и печалях…

С согласия Беаты Баронин заказал все русское. Сказать по правде, он очень соскучился по русской пище и с удовольствием навернул бы сейчас кислых щей с бараниной и какие-нибудь домашние котлеты. Но, увы, щей здесь не было, и им пришлось удовлетвориться каким-то подобием рыбной солянки. Впрочем, их и не могло здесь быть. Кислые щи в Бангкоке означали бы приблизительно то же самое, что цыганочка в исполнении филиппинцев. Баронин был, что называется, в ударе. Неожиданно ему пришла в голову шальная мысль. Он подозвал к себе метрдотеля и спросил:

— На каких языках поют у вас песни?

Ничуть не удивившись вопросу, тот поинтересовался:

— А на каком бы вам хотелось?

— На русском! — ответил Баронин и даже не пытался скрыть своего изумления, когда метрдотель как ни в чем не бывало, совершенно спокойно спросил:

— «Очи черные» вас устроят?

— Более чем! — не смог удержаться от улыбки Баронин.

— Это будет стоить двести долларов! — слегка поклонился метрдотель.

Без лишних слов Баронин положил на стол две сотенных бумажки. Взяв деньги, метрдотель направился к оркестру. И уже в следующую минуту Баронин услышал до боли знакомое:

— Очи черные, очи жгучие, очи страстные и прекрасные…

И как всегда, романс под семьсот граммов водки, разбавленной шампанским, настроил Баронина на философско-лирический лад.