Воровская зона

— Ну и что же мы будем делать, Толя? — нарушил тишину Ларс.

— Не знаю… — тяжело покачал головой прапорщик. — Перед тобой я виноват, но… — взглянул он на Ларса, — пойми и ты мое положение…

Где-то в глубине души у него еще теплилась надежда.

— Через кого ты передавал наркоту? — думавший о своем, спросил вдруг Ларс.

— Через Баяна… — поморщился Дрозд.

— Это который сначала порезался, а потом умер в «кресте»? — взглянул Ларс на Артиста.

Тот кивнул.

— Когда у тебя кончается срок? — снова повернулся Катков к прапору.

— Через неделю…

— Ну что же, Толя, иди пока домой… к детям! — сказал вдруг Ларс. — Чего-нибудь мы придумаем! Но если ты еще раз выстрелишь в меня, то…

— Да нет, Ларс, что ты! — испуганно воскликнул Дроздецкий. — Что, я себе враг, что ли?

— Ладно, иди!

Прапорщик рассеянно кивнул и поплелся прочь. И было странно смотреть на этого рослого и очень сильного мужика, который шел словно пьяный.

— А кто еще был в ту ночь с ним в палате? — снова спросил Ларс Артиста.

— Вол и Скрипач, — последовал быстрый ответ.

— Что ж, — задумчиво покрутил сигарету в пальцах Катков. — Это интересно, это очень интересно… Я хочу видеть дежурившего в ту ночь санитара!

Услышав приказание босса, один из бойцов быстро покинул мастерскую. Через полчаса перепуганный насмерть вызовом к «смотрящему» веснушчатый санитар предстал перед Ларсом и как на духу выложил все, что ему довелось услышать в ту злопамятную для него ночь…

Следующий день был на зоне банным, а значит, в какой-то степени праздничным. Особенно если учесть, что баня была своя, не за страх, а за совесть срубленная самими зеками, с отличной печкой и небольшим бассейном. А веники? Дубовые, березовые, можжевеловые, смешанные, на любой вкус! Для парилки делались специальные настои из собираемых в тайге целебных трав, благоухавших земляничными полянами и прекрасно прочищавших легкие. И суббот, вносивших в тоскливые лагерные будни хоть какое-то разнообразие, с нетерпением ждали не только зеки, но и обслуживающий зону персонал во главе с самим «хозяином», весьма любившим размять косточки.

В тот день Ларс парился после всех. Полностью расслабившись, он лежал на покрытых простыней горячих досках полка, а Шрам с Артистом в четыре веника трудились над ним в буквальном и переносном смысле в поте лица своего. И похоже, все-таки перестарались. Почувствовав, что веники начинают обжигать его и без того раскаленную кожу, Ларс быстро поднялся с досок и, нацепив шлепанцы, поспешил к выходу из парилки. С ходу забравшись на бортик бассейна, он прыгнул в ледяную воду. Несколько раз окунувшись с головой, Ларс поднялся из купели по широкой гранитной лестнице и направился в небольшой, но очень уютный холл, где на просторном деревянном столе уже давно пыхтел самовар и стояли банки с водой и пивом. Взяв из лежавшей на скамейке стопки розовое махровое полотенце, он закутался в него на манер римской тоги и уселся за стол. Налив из пыхтевшего самовара большую чашку настоянного на таежных травах душистого чая, он с наслаждением сделал несколько небольших глотков. Появившиеся через минуту в холле авторитеты последовали его примеру. Правда, в отличие от своего босса, они потчевали себя водкой.

— С легким паром, Вениамин Борисыч! — усмехнулся Шрам, поднимая рюмку.

— И тебе не хворать, Гена! — улыбнулся Катков. Смотревший на него с улыбкой Ларс неожиданно вспомнил, как они мылись на первой в их жизни зоне какой-то ржавой водой, пахнувшей керосином, и их постоянно торопили — с водой была напряженка и даже этой отвратительной смеси могло не хватить на всех. Но напомнить Грошеву о той навсегда запомнившейся им бане не успел. Воспоминания прервал стоявший за дверью охранник.

— Пришел Скрипач!

— Зови! — недобро покачал головой Артист.

На лице вызванного Скрипача было написано точно такое же выражение заинтересованности и тревоги, с каким рядовые служащие обычно входили в давящие своей роскошью кабинеты крупных чиновников. И в самом деле, попробуй угадай, что ждет тебя за массивными дубовыми дверями, обитыми черной матовой кожей: гнев или милость…

Войдя в холл и поздоровавшись, Скрипач со все тем же выражением тревоги нерешительно остановился, вопросительно глядя на возлежавшего у стола словно римский патриций Ларса.

— Проходи, проходи! — безо всякого выражения проговорил тот.