Воровство и обман в науке

Глубочайшая депрессия свела в могилу и другого одаренного ученого, венгерского математика Яноша Бойаи. Поначалу, когда его стали травить за создание так называемой "неевклидовой" геометрии, он достаточно мужественно сопротивлялся судьбе. Но когда вдруг узнал, что проблема, над которой мучительно бился и которую наконец одолел, вот уже как три года успешно решена гениальным русским математиком Н.И. Лобачевским, руки у него опустились. Бойаи психологически не смог пережить того, что его сложные математические выкладки рассыпались в прах перед чрезвычайно простым и оригинальным способом расчетов, предложенным Лобачевским. А ведь он мудрствовал над ними десятилетия!

Не избежал трагического конца в науке и такой выдающийся математик, как Георг Кантор. С истинно отцовской отвагой на протяжении многих лет защищал он свое слабосильное и хилое дитя — теорию множеств. Но, отойдя от трудов, так и не смог к ним вернуться. Подобно Карозерсу, его выбили из колеи интриги научных оппонентов.

Добровольной жертвой таких идейных схваток оказался замечательный немецкий врач Юлиус Роберт Майер. Неожиданно переключившись с медицины на физику, перед которой всегда благоговел, Майер по уши увяз в пересудах, когда отважился заявить о своем вкладе в учение о сохранении и превращении энергии. Претендуя на приоритет открытия одного из фундаментальных физических законов, он никак не мог смириться с мыслью, что его притязания заранее обречены на неудачу, поскольку профессионалы никогда не допустят в свой круг дилетанта, пускай даже и талантливого. А когда прозрел, то тут же сошел с ума…

Все эти исследователи, безусловно, были истинными мучениками науки, но их "жития" по какой-то нелепейшей несправедливости до сих пор не заинтересовали историографов и энциклопедистов. Никак не отреагировало на их противоестественный уход и человеческое сообщество. Но почему? Ведь они провинились перед Богом не больше, чем отдельные правители, политики и люди искусства, также обреченно пытавшиеся делиться мыслями и утверждать понятия, противоречащие расхожим взглядам и укоренившимся тенденциям.

Мир, все еще разгадывающий причины трагической гибели Сергея Есенина и Марины Цветаевой, так и не удосужился разобраться в причинах трагедии людей, осиротивших не поэзию, а кладезь мудрости. Неужели из одного только ошибочного представления о ее деятелях и делателях как об "ученых сухарях", не способных на глубокие человеческие переживания? Но ведь оно действительно ложно! Чтобы убедиться, сколь были ранимы и фанатично преданы своей Музе математики, физики, химики, биологи и другие служители науки, достаточно обратиться к последним минутам жизни Архимеда и Ломоносова.

Архимеда, как известно, убили. Убили в древних Сиракузах, где изобретатель работал над созданием боевых машин, которые должны были помочь защитить город от римских завоевателей.

По поводу его смерти существуют четыре версии, и три из них свидетельствуют о полном отсутствии инстинкта самосохранения у этого необыкновенного человека, имевшего "петушиный" нрав и страстную творческую натуру. Он слыл бессеребренником, постоянно пребывал в детски-трогательной отрешенности от всего бренного и не изменил себе в этом до самого конца.

Вот как передает эти версии автор книги "1001 смерть" А. Лаврин: "По первой версии в разгар боя, он (Архимед — СБ.) сидел на пороге своего дома, углубленно размышляя над чертежами, сделанными им прямо на дорожном песке. В это время пробегавший мимо римский воин наступил на чертеж, и возмущенный ученый бросился на римлянина с криком: "Не тронь моих чертежей!" Эта фраза стоила Архимеду жизни. Солдат остановился и хладнокровно зарубил старика мечом.

Вторая версия гласит, что полководец римлян Марцелл специально послал воина на поиски Архимеда. Воин разыскал ученого и сказал:

— Иди со мной, тебя зовет Марцелл.

— Какой еще Марцелл?! Я должен решить задачу!

Разгневанный римлянин выхватил меч и убил Архимеда. По третьей версии успел крикнуть:

— Остановись, подожди хотя бы немного. Я хочу закончить решение задачи, а потом делай, что хочешь! "

Показательны в этом смысле и предсмертные слова русского естествоиспытателя Михаил о Ломоносова, зафиксированные находившемся при его постели Якобом Штелиным: "Друг, я вижу, что я должен умереть, и спокойно и равнодушно смотрю на смерть. Жалею токмо о том, что не мог я совершить всего того, что предпринял для пользы Отечества, для приращения наук и для славы Академии, и теперь при конце жизни моей должен видеть, что все мои последние намерения исчезнут вместе со мной…".