Ворожей (сборник)

– Извини, Лапуля, – хрипло выдавил из себя Борис. Ему, конечно, меньше всего хотелось, чтобы эта нежданная распря между ними переросла в серьезную ссору, каких, по сути, никогда прежде не случалось.

На следующий день, когда Тамара отбыла к своим преуспевающим ученикам, Борис сгреб запылившийся баян и отправился с тяжелым сердцем в переход метро. Прямо скажем, не лежала у него душа к этому нищенскому занятию. Ох, как не лежала. Однако, пересилив себя, пересилив что-то, наступавшее ему прямо на горло, он прибыл на место, извлек инструмент, оставив футляр открытым для подношений, и начал играть. Пальцы его заметно дрожали от отвращения к такой работе, словно он оказался в клетке и вынужден был из-за решетки развлекать зрителей. Но дело было сделано. Борис уже попал в капкан. Что мешало ему так же, как Тамара, набрать учеников? Или поступить в какой-нибудь клуб массовиком-затейником? Однако такие занятия Борис считал более чем унизительными. Одним словом, он начал играть, стараясь не глядеть на прохожих. Так, примерно, если вы замечали, ведет себя свободный волк, попавший за железные прутья. Борис решил, что он будет исполнять только свой «Сад» и ничего больше. Никаких «Подмосковных вечеров», «Цыганочек» или «Черных очей».

В переходе было прохладно, руки стыли, пахло мочой. Но Борис все больше входил в роль, обретая какое-то нездоровое, мстительное чувство и вдохновение. Люди текли мимо плотной массой, как некая тяжелая вода, и в эту тяжелую воду Борис сбрасывал спелые плоды своего «Сада». Впрочем, как сразу отметил музыкант, большинству прохожих, стремящихся мимо, эти сочные плоды были, что собаке рога. Лишь некоторые, немногие, скорее из христианского сочувствия опускали в футляр баяна скудные воздаяния. А может быть, они понимали, эти редкие прохожие, что перед ними профессионал, заброшенный по воле рока в холодный, вонючий тоннель.

Чем больше играл Борис, тем тяжелее становилось у него на сердце. Он чувствовал, что играет механически, безо всякого, откровенно говоря, душевного взлета. Тем не менее, ему виделась в момент игры вся, озаренная солнцем, сторона Тульской губернии, горделивая изба вечной старушки, бабы Наташи, лес, озеро, цветочные поляны, Тамара, порхавшая в них, словно сатурния, и весь благоуханный в цветении вишневый сад.

Произведение свое Борис исполнял долго, но, доиграв до конца одну из тем, понял: на большее его не хватит. С чувством горечи и досады на себя, на всю тупую, унылую жизнь, на безразличную публику, Борис выбрал из футляра нищенскую мелочь, сложил инструмент и отправился прямым ходом в магазин.

Заработанных денег хватало как раз на бутылку водки. Борис приобрел товар и вернулся домой. Ему по дороге, что говорить, стало совершенно ясно: ни в какой переход, ни в какие массовики-затейники он больше не пойдет.

Дома Борис, еще не раздеваясь, налил полстакана спиртного и залпом ахнул все до конца. Затем только снял пальто и присел к столу. Перед ним вдруг снова возникли картины былых триумфов, блестящих выступлений, гастролей, оваций, восторженная публика и сегодняшняя жалкая игра в заплеванном, пахнущем застарелой мочой переходе. Возникла вся нелепая картина блистательных взлетов и низкого, горького падения.

«Ах, Виктор Александрович, – вспомнил Борис погибшего руководителя оркестра Степанова. – Что же ты натворил? И себе заработал жуткую участь, и нас с Тамарой опустил в глубокую яму. Ладно бы кто-то откликнулся на мой «Сад», но и он, похоже, никому не нужен. Что за люди! Хвалят, восхищаются и все. Пустота. Практически никакой надежды. Действительно, лучше пойти таскать ящики или подметать двор, чем так унижаться. Впрочем, что я еще могу? Никакой другой специальности. Стало быть, остаются ящики. Значит, такая судьба. Легче ли было Андрею Платонову? Унизительная тяжелая жизнь. Может, и впрямь отдать «Сад» на растерзание эстрадникам? Нет, – отверг Борис крамольную мысль. – Этому не бывать! Лучше уж ящики», – окончательно решил он и плеснул себе еще водки.

Джулька, лежавшая рядом, смотрела на Бориса из-под нависших рыжих бровей понимающе преданными, печальными глазами. Борис потрепал верную дворнягу за ушами.

– Пойдем гулять, хорошая моя, – пригласил он. – Бог с ним со всем.

При заветном слове «гулять» Джулька встрепенулась, замотала хвостом и нетерпеливо забегала по комнате.

Борис надел старую прогулочную куртку, сложил в пакет початую бутылку, пару бутербродов, кусок колбасы для Джульетты и вышел на улицу. Возле элитного магазина «Континент» торчали разнокалиберные, шикарные авто. Одинокий нищий, выворачивая ногу, бродил между ними, прося милостыню. Сырой, промозглый ветерок порхал над серым, прибитым снегом асфальтом.