Ворожей (сборник)

Борис с тоской посмотрел на дорогие автомобили, понимая, что никогда ему уже не сидеть за рулем подобной машины, никогда не побывать снова ни в Лондоне, ни в Париже, ни в Токио. Даже, откровенно говоря, закрадывались сомнения: а было ли оно, это ослепительное прошлое? Лучше бы оно пронеслось мимо. Борис плюнул с досады и пошел прочь, в долину отчуждения и старины, к древнему, полезному ручью. Джулька бежала впереди, находя под каждым кустом свой интерес, но постоянно в тревоге оглядывалась – движется ли за нею хозяин, не отлучился ли куда без ее ведома. Так они добрались до тихо журчащего успокоительного родника. Борис присел на пустынную лавочку, положил рядом провиант и наконец-то облегченно вздохнул.

«Все тлен, – подумал он. – Может быть, когда-то на этом самом месте сидел сиднем в думах о государственных нуждах сам Иван Васильевич Грозный. И тоже, надо полагать, нелегко ему было, царю».

Борис достал стаканчик и налил себе глоток для успокоения нервов. Он еще никак не мог очнуться от позора сегодняшнего выступления в переходе метро. Хуже еще не играл никогда. Дернул же черт отправиться на эти постыдные заработки. Борис припомнил главы своей музыкальной повести, припомнил, как он их, с позволения сказать, исполнял, и ему снова стало тошно. Однако все было уже позади, а впереди, по правде говоря, не сверкало даже малой надеждой ничего, и Борис упрямо решил, что завтра же пойдет в «родной» магазин и наймется вопреки всему грузчиком, тем более что таковые, судя по висевшему на дверях объявлению, срочно требовались в настоящий момент.

Впрочем, надежда, конечно, жила, летала по миру трепетной бабочкой. Борис отослал свой «Сад» друзьям за границу и теперь терпеливо ждал ответа, но когда он приплывет, этот ответ, и какого он будет свойства – тоже было неведомо. Но в любом случае, это было дело какого-то будущего, а жить нужно сегодня, сейчас. Жить и питаться, а не сидеть у Тамары на шее.

Борис впал в некую пространную меланхолию. Джулька, набегавшись и совершив все свои необходимые собачьи дела, воротилась к хозяину и верным образом уселась рядышком. Борис похвалил ее за примерное поведение и покормил припасенной колбасой.

Неподалеку с бидонами и бутылками стояли в очереди за святою водой ручья несколько элитных Крылатских старушек в дубленках и ярких цветных шарфах. И вдруг прямо над старушками, прямо, представьте себе, над древним родником Борис увидел весь свой оркестр в полном, можно сказать, составе. Увидел и себя, и Тамару, – еще совсем молодую, свежую, – и многих узнал бывших друзей. Все они, трудно поверить, сидели над ручьем красивые, нарядные, с поднятыми наизготовку инструментами. Борис, пораженный, затаил дыхание. И тут из-за ближнего дерева, из-за его, вернее, верхушки вышел сам дирижер Степанов. С минуту он постоял над музыкантами, повернувшись к Борису спиной, наконец, взмахнул палочкой и во все Крылатские окрестности, во всю ширь многовековой святой долины поплыли, понеслись звуки, не можете себе вообразить – уже известного нам «Сада».

У Бориса внезапно пересохло в горле, но он боялся пошевелиться: впервые слышал собственное произведение во всей широте и звуковом объеме. Что-то горячее обожгло Борису грудь, и он почуял, что плачет. Но не хмельные слезы текли по его щекам. То были слезы радости и счастья, подобные слезам рожениц, впервые взявших на руки своих младенцев.

Оркестр играл глубоко, полно и вдохновенно, а Борис сидел и рыдал, как ребенок, словно открыл для себя и постиг какую-то великую тайну мира.

Джулька с опаской поглядывала на хозяина и не могла сообразить, в чем тут, собственно, дело.

Тяжелые, но явные и ласковые волны музыки текли откуда-то сверху, сливаясь со всем существом Бориса, мерно отдавались в каждом ударе его встрепенувшейся крови. Они, эти волны, снова несли в себе из недалекого прошлого и негромкий говор лесного ручья, и трель жаворонка, и заревой всплеск рыбы. И тихие предгрозовые вздохи земли, смех молодой женщины, веселый скрип телеги, дождевой шум крыш и грустную вечернюю песню в конце деревни.

Звуки обрушились на музыканта, как ливень, проникая во все его клетки, то чуть слышные, то громкие, то оглушающие, то неясные и трепетные. Они, собственно говоря, и создавали ту чудесную гармонию, которую Борису подарило небо. Эти звуки рвались из рокотавшей бездны и рассыпались по всей святой долине, словно искры. Тягучая, тугая мысль осознания чего-то высшего колыхалась в душе Бориса, будто ясная, слитая с его музыкой мелодия. Каждый изгиб ощущений, каждый малый оттенок былой радости, скорби, любви, печали дрожали и горячо толкались в его бушующей крови, вызывая восторг и упоение.

– Вы только пообещайте, что подарите мне кассету с выступлениями вашего оркестра или, может быть, вашу личную запись. Я, знаете ли, когда-то тоже училась музыке и для меня это был бы прекрасный подарок, – сказала ему на следующий день директриса магазина, куда Борис пришел устраиваться грузчиком.