Ворожея

- Это ж... - ворожея задыхалась, стараясь разглядеть больше. Она на миг остановилась, переводя дыхание, и увидала по подолу другие, запретные знаки. Одну дощечку Ярослава узнала - ее показала ей Крайя, когда Яра была еще малечей. Сказала, будто бы мощь в ней - безмерная, да только и пользовать-то ее можно лишь в особых случаях...

- Почему в особых? - Откликнулась Пряха. - Она не причинит тебе вреда. Силой только поделится, но потом запросит ее назад. Руна-воительница, Звезда Сварога.

- У Сварога другая Звезда, - заспорила Ярослава, - о четырех лучах. В этой же...

- В этой - больше. Потому как древняя она. Запретная средь жителей Лесов. Боятся ее люди. Отчего? Потому как с даром ее справиться не каждый может. Другого - того, кто слабее - и выпьет, задуманное исполнив. И стали люди со смертью ее связывать. А в ней - жизнь. И сила. Ведь знаешь?

- Знаю, - согласилась Яра. - Я пользовала ее...

- С беленицами. Помню. Видала все. Да только не померла ты в тот раз, Ярослава. А подмогу руной дивной из земли лесной вытянула, хоть потом и отдавать пришлось. И если бы не тот, что с тобой рядом, щедро разделил свою жизнь пополам, и ты бы своей лишилась. Потому как зло, с которым столкнуться пришлось, слишком мощное, древнее. А за помощью нареченного и не ощутила ты, как сил лишилась.

- Здесь еще, - Ярослава указала на другие дощечки. - Знаки. Старые. Неведомые. Мне Крайя о таких не говаривала...

- Потому как не знает и она, - откликнулась Пряха. - Их мало кто ведал. Пожалуй, люди забыли о них. Вспоминай, Ворожея. Вспоминай!

И Пряха резко толкнула Ярославу, отчего та, закрыв глаза, полетела вниз.

И, уже летя на ходу сквозь облака грозовые и шум брызг морских, она расслышала шепот знакомый. Пряхин:

- Да отыщи того, кто в твое старое полотно завернут был. В нем связь с тобой. Жизнь и погибель. И воля его, как и твоя собственная, принадлежит только ему самому...

***

Элбарс не спал которую ночь. Он чуял, что все тело ноет, а разум просит покоя. Да только покой этот все не наступал никак.

Его светлицу украсили шкурами, из самой Степи привезенными, да подушками из дорогой парчи. Бархатом пол устлали. И лампадки с благовониями жгли ежечасно. Девки молодые, что остались в замке, держали крепкий кумыс в холоде, отчего тот подавался хозяину свежим, душистым. А ведь все не то...

Потому как кругом него пахло сладко. Так сладко, что в думах жили только мысли о ней - его огненноволосой красавице. Ни Степь больше не манила Элбарса-Тигра, ни невеста названная, - ничего. Только та, которую он видел лицом к лицу лишь однажды. А вот ночью, в грезах, снам подобным, - ежечасно.

И дева говорила с ним, будто бы была рядом. Советовала:

- Нужно укрепить город. Ощерить ворота-рвы пиками острыми, да оскалить стрелой степной. Зажечь огни в бойницах, что на аспидной смоле настояны. И ждать. Всякую минуту. Потому как Хан хитер и грозен. Он получит твое послание, и сам придет за тобой. Наступить час, когда степняки встанут плечом к плечу против того, кому еще недавно клялись в верности. Любой из них убьет тебя!..

И Элбарс слушал ее. Звал к себе воинов верных, приказывая тем:

- Вырыть рвы кругом Белограда. И на дне их установить пики наподобие тех, что мастерит лесной народ. Водой залить. Да не чистой, чтоб не замерзла. А с тиной - в ней и пик не видать, и примерзнуть накрепко не сможет. Так, схватится кромкой ледяной, а как ступит нога степняка, так и провалится, нанизав брюхо жадное на острое древко.

Воины кланялись своему брату, которому клялись на крови. И приказы исполняли точно. Да только больше не жали радостно руки. А все чаще испуганно шептались. Говорили, не дело это - против своих воевать. С обманом. И кровью, что родной многим была.

Шли дни, с каждым оборотом которых город ощеривался. Села, что наокол, затихали, принимая люд простой под знамя Белого Города. И всякому мужу здесь давали меч со щитом, а всякой бабе - травы.

Еды едва хватало. И даже то, что приносили с собой селяне, уходило вдвое скорее. А Элбарс ждал. Выпускал из стен белых по лазутчику, ожидая новостей ежеденно. А те возвращались как один: дороги к Пограничью пусты. И, стало быть, еще не час.

Рвы рылись глубокие. И среди промерзшего дна устанавливались пики. Не высокие, нет. Такие, чтоб нанизать на них человека. Или двух. С острием железным. И, знать, кузнецы руды не жалели, выплавляя в наконечники старую утварь, что еще оставалась в избах.

А в бойницах зажглись огни. И горели они что день, что ночь. Город пылал. И если огню тому удавалось поникнуть, он уносил с собою жизнь степняка, что служил ему. А на вахту приходил кто-то новый...

Смолы было много. Ее оставляли в высоких башнях. Широкими кадками, в которых раньше огурцы солили. А теперь вот огурцов не осталось, и кадки те были пригодны лишь для аспидной жижи.

В бойницах ждали лучники. Сменялись с наступлением дня и ночи, не спали. Лучшие из лучших. Воины, которыми гордился сам Хан. А теперь вот они ждали его, готовые вскинуть короткую стрелу в тетиву.