Маша обошла соседей, переговорила с бабульками, гуляющими во дворе. Никто, ничего. Она строго-настрого запретила Вилене выходить из квартиры. Ольга Яковлевна, взявшая на себя заботу о собаке, хотела и Вилечку прогуливать, но Маша четко и беспрекословно сказала «нет». Герман, озадаченный жалобами матери, спросил вечером:
– Но почему?
И Маша ответила:
– В нашей квартире безопасно, я перекрыла все лазейки. А на весь дом меня не хватит, а уж тем более на двор.
– Ты думаешь, Вилечке что-то угрожает?
Маша повернулась лицом к Герману, лежа щекой на его руке, посмотрела ему в глаза.
– Постоянно. Ее тогда спасло то, что этот человек войти в квартиру не мог и вынужден был действовать на расстоянии. Только и хватило, чтоб порчу навести. А то…
– Что «а то»?..
– Ничего, – Маша снова легла на спину, – живем мы на тринадцатом этаже. А крыльев Вилечке Бог не дал…
Германа при этих словах обдало жаром. Он и представить себе не мог, как близка была его дочь к гибели.
– Мда-а-а… – только и сказал.
– Ладно, спи.
Маша решила, что, как только потеплеет, надо им с Вилечкой уезжать в деревню. Она написала заявление об увольнении в своей больнице с первого мая, собрала свои и Виленины вещички в большую сумку, туда же сложила кое-что из еды, сухие супы, банки с консервами, чай, сахар, крупу. Прикинула на вес… Ничего, донесут.
Когда Герман в шестом часу пришел домой после работы, Ольга Яковлевна протянула ему записку.
«Герман! Мы уехали. Не буду писать куда. Ты поймешь. Я жду тебя к началу июля. Не нервничай, все будет хорошо. Только там мы сможем помочь нашей дочери и сохранить ребенка. Никому не сообщай, где мы. Хотя я догадываюсь, чьих рук дело с Вилечкой, уверенности полной пока нет. На всякий случай сохрани все в секрете и Ольге Яковлевне накажи. Мне понадобится твоя помощь в начале июля. По срокам выходит, что все решится в двадцатых числах. Это хорошо.
Ну все, целуем тебя, не скучай.
Ольга Яковлевна молча смотрела на озабоченного Германа. Тот тоже молчал. Наконец она не выдержала и спросила:
– Герман, но зачем они уехали? Разве тут Вилечке не лучше было родить?
– Понимаешь, мамуля, если Вилечку не вывести из аутизма, она не сможет нормально рожать, одних схваток ведь мало. Ты понимаешь, Маша надеется вылечить Вилечку там в деревне.
– Боже мой! Она же только медсестра! Я не спорю, она хорошая медсестра, но ведь не акушерка и не доктор… Как же она может? Я не понимаю… – Ольга Яковлевна расстроенно всплеснула ручками. – Кушать будешь? Я приготовила медовик.
– Попозже. – Герман разделся. – Она не просто медсестра, мама. Ей дано понимать то, что непонятно нам. Я уже не раз убеждался в этом. Не будем ей мешать.
– Ты к ней поедешь летом? Но куда? Я ничего не поняла.
– Придет время, поеду. Собаку надо прогулять?
– Я думаю, она не откажется, но я с ней выходила днем, – ответила Ольга Яковлевна, а Динка лежа смотрела снизу вверх и вскочила при слове «прогулять». – Если хочешь, выведи.
Ну что ж, Маша уехала в Матурово, оттуда она должна была перебраться в избушку у озера. Это Герман понимал. Как и понимал, что это произойдет не сразу, земля еще холодная и сырая, и Маша не рискнет везти Вилечку хоть и в крепкую, но уже старую избушку, пока не установятся теплые дни.
Глава 2
Исход
Электричка до Рязани отходила в шесть тридцать с Казанского вокзала. За десять минут до отправления в четвертый вагон вошли и сели у окна лицом друг к другу две женщины с большой кожаной сумкой, которую они несли вдвоем. Та, что старше, откинула капюшон замшевой куртки и ладонью пригладила пепельные волосы с двумя светло-соломенными прядками, забранными в тугой короткий хвостик. Сумку она поставила в ноги между сиденьями.
Несмотря на середину мая, утро было прохладным, и на перроне и на электричке, простоявшей ночь в депо, серебрилась изморозь.
– Садись, – сказала Мария Ивановна, и Вилена послушно села, при этом свободный серый плащ обозначил под собой выпуклый живот. – Как ты себя чувствуешь? – спросила Мария Ивановна, и Вилена ответила бесцветным голосом:
– Нормально.