Ворр

Веки милосердно сомкнулись, и она словно смягчилась до нормального веса, проваливаясь в отрешенный сон. Он вернулся к камере и собрал вещи, раздумав ее будить – безопаснее казалось оставить ее непотревоженной.

Он сложил пластины и направился в темную комнату. Обрабатывал их, погруженный в транс, с головой окунувшись в полученные изображения. Мейбридж начинал понимать, чего хотел от этих сеансов Галл; завтра он применит зеркало.

Внезапно он вспомнил о назначенной лекции в академии. Память вздрогнула, и он впопыхах убрал химикаты и оставил стеклянные негативы просыхать, вернулся в студию, чтобы помочь Жозефине освободиться из кресла. Но ее уже не было.

Он быстро и тихо прошел через кухню в ее комнаты. Дверь спальни была приоткрыта, и он мягко ее толкнул. Жозефина лежала наискосок на маленькой кровати, одеяло спадало с ее колен на пол. Дыхание сообщило, что она крепко спит, и он подкрался поближе. Ремень кресла сорвал с блузки несколько пуговиц; та раскрылась, обнажив богатый изгиб правой груди. Гребень выпал из волос и лежал на подушке опасно близко к глазам. Он переложил его на прикроватный столик и накрыл ее одеялом, помешкав с мгновение, чтобы насладиться видом обнаженных плеч и бюста.

Он собрал свои вещи и тихо ушел из студии, и теплое свечение самовозвеличенного благородства осияло в его глазах грязные улицы снаружи.

* * *

Покончив с обязанностями на железнодорожной станции, Маклиш, с выражением мрачным и взволнованным, поспешил найти доктора.

– Все пошло наперекосяк. Нужно срочно найти Сидруса.

– Что пошло наперекосяк? – бестолково спросил тот.

– Орм, глупец, Орм! Он выхолостил не того – какого-то другого черного бедолагу, который вел чужака через лес. Короче говоря, не охотника и не Цунгали.

– Но как это возможно? – Хоффман наконец распрощался с остатками мирного дня. – Его навели на след, у него была нить…

Маклиш пожал плечами.

– Меня не спрашивай, у меня ответов нет. В этот раз не сработало.

Сидрус кипел, тряс в отвращении головой; ее мягкая лысая поверхность шла рябью и корчила пугающее лицо, казавшееся еще нереальнее в бледном освещении лаборатории Хоффмана.

– У него был червь, а у вас – описание добычи; как это могло произойти? – зловеще поинтересовался он.

Доктор не сводил глаз с пола, а Маклиш старался не смотреть на артикуляцию лица клирика, где гнев скользил под гладкой, как у младенца, кожей и морщился между широко посаженных поросячьих глазок. Маклиш насмотрелся за свой век, поработал со всяческими уродами и барачной фауной, но от этого человека у него вставали волосы дыбом, бежали мурашки.

– Вы потратили мои деньги, время и единственную возможность помешать этому животному убить Уильямса в Ворре, – оскалился Сидрус.

– С Корнелиусом и Серебряным Человеком сработало, – пробормотал Маклиш едва различимо, но клирик развернулся к нему, подошел и навис над душой.

– Тогда какого хрена случилось теперь? – прокричал он, и Маклишу пришлось закрыть глаза от жаркого и частого дыхания на лице. Еще никто не смел этого делать; о последствиях оскорбления огневолосого шотландца было широко известно. Но сейчас он отвернулся. Его руки и ярость схватил глубочайший уровень выдрессированного инстинкта, затушил перед грозной мощью оппонента.

– Мы вернем деньги, – сказал доктор, стараясь разрядить обстановку. Клирик метнул в него испепеляющий взгляд, словно желая укоротить навсегда; квасцы для языка. Жесткость момента затянулась. Сидрус бросился прочь из палевой комнаты, прорвав эластичную тонкость атмосферы топотом ног.

Гнев был не самым полезным инструментом в его арсенале. Сидрус достигал целей без его очевидной помощи, умел достичь крайностей выражения и действия без того адреналина, какой требовался другим, чтобы добиться вдвое меньшего. Потому он маршировал по улицам, желая развеять гнев и мыслить яснее, но только и мог, что созерцать перед собой как наяву прискорбный исход якобы железного плана – что натворили эти идиоты, чтобы испортить столь идеальное решение? Теперь придется отыскать другой способ не дать проклятому англичанину сложить голову при пересечении Ворра во второй раз. Еще никто не осуществлял подобного; великий лес защищал себя, иссушая и истирая душу любого; любого, кроме, очевидно, одного Уильямса, проходившего в неуязвимости – даже словно набираясь от леса пользы. Сидрус не знал, как или почему проявилась эта уникальная способность, хотя догадывался, что не обошлось без ведьмовского отродья Настоящих Людей, применившего ради своего протеже кощунственную магию. Одно он знал точно: если англичанин вновь пройдет через лес, он один сумеет понять его баланс, его будущее, а возможно, и его прошлое. Ни одно существо со времен самого Адама не меняло цель и смысл Ворра; а теперь за таким человеком охотится варвар-наемник, которого эти дураки упустили из рук.