Ворр

Они находились в двенадцати годах от другого отеля; отсюда туда пролегала дорога упадка и зависимости. Палермо ждал – с позолоченным и мраморным в барочной печали окончанием. Но этот вечер был отдан роскошному покою. В номере трепетал аромат жасмина, проскользнув через кованое железо балкона. В сумерках подкрадывающимися затмениями трепетали мотыльки, ускоряли свой хор лягушки и цикады. В комнатах установился покой. Француз уснул в том же кресле, на которое рухнул. Шарлотта убедилась, что он здоров, затем разула его, снесла в прихожую шляпу и трость. Последняя казалась на удивление невесомой – Шарлотта же излишне напрягла мышцы, а потому удостоилась иллюзии левитации, отчего даже рассмеялась.

Француз проспал три часа кряду, прежде чем медленно проснуться, скрипя в коже и моргая в комнате, где она зажигала лампы. В его глазах была прежде не виданная мягкость. Она увидела ребенка в мужчине, удивление и удовлетворение там, где раньше скреблись цинизм и алчность. Этого человека она всегда знала, но почти не встречала.

– Сядь рядом со мной, – сказал он. – Я хочу рассказать тебе о своем черном друге и его видении леса.

Они проговорили долго, прерывая беседу только на то, чтобы принести вино и перенести ужин. Он рассказал о новом друге, о его доброте и его уроках, о часовне, святых и живом Адаме где-то в сердце дикого леса. Он хотел, чтобы она познакомилась с его Черным принцем и причастилась этим сказкам о вере и чуде. Тихо, ни с того ни с сего, он спросил:

– Серебряное распятьице, что ты порой носишь; великую ли сентиментальную ценность оно для тебя имеет?

Шарлотта слегка смешалась, так что он продолжил:

– Дело просто в том, что я хочу сделать своему Принцу подарок; могу ли я его у тебя приобрести?

– Оно не имеет для меня никакой ценности, – солгала она. – У меня есть несколько других – прошу, возьми.

Он обрадовался и быстро пересек короткое расстояние между ними, чтобы поцеловать в щеку. Его губы оказались на удивление холодными. Удовлетворив свою просьбу, он продолжил рассказывать о прошедшем дне.

Они перешли в столовую, без перерыва в его воодушевлении и без паузы в ее изумлении. Ужин был куда легче, чем Француз требовал обычно; этим вечером – только шестнадцать перемен блюд. Во время красноречивой трапезы он временами перенимал голос Сейль Кора и над столовым пейзажем трапезы сдабривал витиеватый французский богатыми арабскими страстями и торжественной интонацией. Она громко смеялась над произношением, ее так радовало ликование Француза. Он был гением подражания. Умел копировать любые голоса, незнакомцев и друзей, животных и даже неодушевленных предметов. Однажды он зачаровал поэтов на творческом приеме, достоверно изобразив старые петли. Она обожала, когда он был игрив, когда его дар не кис от злобы.

Почти в полночь он оставил стол и сел с сигарой за пианино. Шарлотта вышла на балкон в блестящую ночь. Город уже спал, небеса внимали звукам существ внизу, звезды аннотировали трель и звень, звучавшие во тьме, как стекло. Из номера к ним присоединился шепот Сати, и в этот бесподобный момент казалось, что между временем и близостью всего сущего настало согласие, словно у неуклюжего человечества может быть свое место во всей этой бесконечной идеальной тьме – если оно будет играть в сторонке. Где-то подальше, с закрытыми глазами, – но в согласии.

* * *

Враг наблюдал снизу, стоя среди деревьев близлежащего сада, глядя на красивую женщину, чье излучение было впору и в пару ночи. Слабая музыка оказалась совершенно неизвестной, но она касалась и переиначивала сердце необратимым и загадочным способом; словно вставала в тенях ранее незаметных мест. Женщина на балконе была желанной, уникальной и очевидно чужой в этой стране. Она простояла долго, впитывая звезды, тянулась своей жизнью навстречу всему сущему. Враг чувствовал температуру ее сердца, глубину понимания и чистоту надежды.

Потом он ушел, унося в дыхании ее частичку и растворяясь в интимности дремлющего города.

* * *

Это было идеальное место для спланированной засады Цунгали. Здесь дорога у воды была очень узкой, она вынудит странника замедлиться и смотреть, куда он ступает.

Он не знал, сколько придется ждать, – нельзя исключать возможность, что его застигнут врасплох или что жертва проскочит, пока он спит. Но белые всегда извещают, где они. Они рассылают носовую волну, так что земля и животные ропщут задолго до их проявления. Их след глубок. Попранной и зараженной, земле приходилось оправляться даже после самых мягких из их путешествий.

На тропе Цунгали разложил ловушки, по прикосновению выпускавшие в воздух пары и примеси. Ловушки, что сменят цвет птичьей песни или вынудят насекомых надолго замолкнуть и прислушаться, выдавая наметанному уху крошечные вибрации предостережения. Он сидел за рекой, подняв пытливый прицел винтовки для дальнего выстрела. Это простое убийство, так что он искусственно создал себе преграды, чтобы отточить мастерство. Последних двоих он убил вблизи и слишком быстро. Ему вновь хотелось воспользоваться «Ли-Энфилдом» и доказать свою меткость.