Ворр

Они вошли на широкий двор цвета песчаника, с квадратным колодцем и пальмой, господствующей в его роскошной простоте. Из-за калитки вышел маленький улыбающийся мальчик и закрыл за ними. Сейль Кор громко хлопнул в ладоши над головой, и открылись двери приземистого длинного здания, занимавшего одну сторону двора. Вышли ярко одетые женщины с ковром, низким складным столиком, латунными и медными мисками с фруктами и сластями. После недолгой суеты все это расставили в тени дерева, и Француза препроводили к месту гостя в центре. Женщины вынесли на пробу денди охапки туземных платьев и головных уборов в арабском стиле. Эта игра пришлась ему по душе, и стоило преодолеть врожденную неподатливость, как Француз совершенно увлекся своим преображением. Он любил одеваться и часто примерял национальный костюм стран, которые посещал прежде. Но это никогда не было так реально, а его проводник никогда не отличался такой грацией, такой участливостью. Француз перепробовал множество стилей и цветов, крутился и хихикал, пока женщины и мальчик хлопали в ладоши. Он поклонился. В этой пантомиме невинности все лучились радостью. В беспечности и заблуждении он надумал последний штрих к ансамблю и вытащил из чемодана пистолет, лихо засунув за пояс. Радость застыла. Сейль Кор поднял руки, а женщины прикрыли глаза.

– Мастер, что это, зачем вы это принесли? – его костлявый палец трясся, показывая на оружие. – Прошу, оставьте это в сумке. Мы идем в сакральное место, подобное будет кощунством.

– Но как же хищные звери и дикари? – пролепетал Француз.

– Мы пойдем с Господом Богом; его ангелы сохранят нас.

Француз бросил пистолет обратно в сумку и медленно отступил от нее. Сейль Кор встретил его улыбкой и подошел к другу, взял в утешение за руку.

– А! Один момент, – сказал Француз. – У меня есть кое-что для тебя, – он достал из-за пазухи сверток из салфетки и аккуратно развернул, подняв, на восхищение своего нового друга, поблескивающий крестик.

– Это мне? – спросил Сейль Кор с неподдельным удивлением.

Француз кивнул и вручил цепочку; Сейль Кор тут же повесил ее себе на шею. Крест ярко засветился на угольно-черной коже, и остальные провожали гостей аплодисментами до самого порога, откуда они приготовились отправляться. Когда они переступили порог, Француза было не узнать. Он чувствовал себя счастливым, непринужденным в развевающемся облачении. Князь пустыни, подумал он, – если бы только заполучить фотографию для коллекции. Он решил сделать одну по возвращении, на ступенях отеля, когда они с Сейль Кором предстанут пред очи мадемуазель Шарлотты в триумфе удачной экспедиции.

* * *

В доме все менялось. Все ритуалы, иерархии и конвенции заезжали друг на друга, чтобы найти новые места; Измаил свободно перемещался между третьим этажом и чердаком, и камера-обскура стала фокальной точкой для всех, даже для Гертруды. Единственным, что продолжалось неизменным, оставалась коллекция ящиков Муттера – дважды в неделю, без нареканий.

Благодаря постоянному использованию помещения становились Измаиловы – его вотчиной. У каждого пространства было свое собственное звучание, и Гертруда с Муттером могли узнать его передвижения в любой части дома. Он часто топал в своих комнатах, занятый перестановкой мебели. На чердаке о его присутствии пели струны, часто часами напролет. Это уже было не вспомогательное помещение; он придавал ему новую значимость.

Время в башне обскуры, когда он там бывал, отмечалось тишиной, молчаливей самого сна. Его погружение в исследования держало дом в неподвижности, брало за загривок, так что неподвижность отзывалась до самого основания – хотя именно там оставалось единственное место, куда он не ходил: место, силы притяжения которого Гертруда так боялась, где ему легче всего было ее предать. Она ничего не оставляла случайности и чуть ли не ежедневно заставляла Муттера перепроверять замки и преграды к подвалам. Она ясно высказала Измаилу, что это место под запретом для всех – единственное правило дома. Он не ответил, но кивнул в понимающем одобрении. И все равно она велела Муттеру приглядывать и за ним, и за подвальной дверью.