Восемь дней Мюлера

Мюллер автоматически помотал головой, дескать, не хочу, но вдруг подумал, а чего это он с таким пренебрежением относится к посмертной судьбе? Раньше он в богов, можно сказать, не верил, а теперь Птааг ему ясно показал, что боги существуют, но раз так, то и загробная жизнь существует, а значит, надо работать над спасением души, в особенности, сейчас, когда до конца земного пути тебя отделяют считанные дни. Впрочем, сам-то Мюллер моровое поветрие должен пережить, оно ведь началось по его молитве, не по какой-нибудь чужой... Или это такой божий сарказм? Вспомнить бы точно, чего именно просил он у бога, а то как загремели колокола, так сразу в голове все перепуталось, с испугу, не иначе... Хорошо быть маленьким ребенком, там в башке ничего не путается, каждый день сохраняется в памяти до мельчайших подробностей, каждое слово, кем угодно произнесенное... эх... Нет, вроде не просил ничего особенного у бога, только чтобы Пепе сдох, сучара подзаборный. Прикольно будет, как он очумеет, хотя лучше бы, конечно, проказа одолела или рак, но чума - тоже неплохо. Хуже, что Мюллер сам от чумы никак не защищен, для себя он благополучия у бога не просил, только Пепе просил наказать, да еще в конце что-то близкое промелькнуло в мыслях, но очень смутно.

- Мама, мы куда идем? - спросил Мюллер.

- В больницу, - ответила Ассоль. - Через храмы объявили набор добровольцев.

Мюллер ничего не понял, но переспрашивать не стал, сначала обдумал мамины слова тщательно, повертел в гnbsp; - Бес вселился! Воистину вселился! - стали повторять другие бабки.

 олове так и эдак, но все равно не понял. И тогда все эе переспросил:

- А что такое больница?

Мама рассказала, что это такое. Оказывается, болезни, в том числе и заразные - не просто результат разногласий между больным и богом. Оказывается, болезни можно лечить не только молитвой или колдовским обрядом, но и так называемыми лекарствами. Вот, например, если бесноватый поест травки беладонны, бесы его душу либо оставят, либо сожрут окончательно, но быстро и безболезненно. А если больной глистами сожрет большую ложку горького перца, то глисты передохнут, а больной с божьей помощью, глядишь, выживет. А если покусала собака, надо эту собаку убить, взять ее мозги, сутки выдержать на солнце, чтобы высохли, а потом растереть в порошок и втереть в рану, но не в ту, которую собака оставила, а другую, свежую, специально нанесенную освященным лезвием, и тогда, если боги смилуются, не заболеешь ни бешенством, ни антоновым огнем.

- Если боги смилуются, чумой тоже не заболеешь, - заметил Мюллер по этому поводу. - Если боги смилуются.

Ассоль посмотрела на него осуждающим взглядом, но вслух ничего не сказала. Она всегда так делала, когда Мюллер произносил что-нибудь не по возрасту умное и ставил ее в неудобное положение. И не только она.

- А зачем мы идем в больницу? - спросил Мюллер, закончив обдумывать предыдущую мысль.

Ассоль объяснила, что когда в городе мор, около больницы разбивают лагерь, называемый лазаретом, туда свозят заболевших, и специальные люди, называемые знахарями или лекарями или докторами, их лечат, а добровольцы, больше других озабоченные спасением души, ухаживают за больными, облегчают их страдания и тем самым набираются заслуг перед светлыми богами. А потом добровольцы тоже заболевают и умирают, но к этому времени у них накапливается столько заслуг, что умереть уже не страшно, потому что знаешь наверняка, что посмертие будет светлым.

- Какой хитрый план! - восхитился Мюллер, дослушав Ассолино рассуждение до конца. - Погоди... А ты, получается, боишься посмертия, правильно?

- Ничего я не боюсь! - фыркнула Ассоль.

- Тогда почему идешь в лазарет перед богами выслуживаться? - спросил Мюллер. - Если ничего не боишься, надо бухать и развратничать, так интереснее!

- Откуда ты знаешь, что так интереснее?! - возмутилась Ассоль.

- Старшие ребята рассказывали, - невозмутимо ответил Мюллер.

Ассоль снова посмотрела на него тем самым осуждающим взглядом и снова ничего не сказала. Мюллер решил, что выиграл словесный спор.

Тем временем они зашли на какой-то рынок, скорее вещевой, чем продуктовый, непонятно, потому что здесь уже не торговали, а сворачивали палатки, грузили барахло на телеги, вьючных лошадей и ослов, гам стоял неимоверный, и кое-где мелькали черно-белые плащи имперских штурмовиков. Мюллер знал от старших товарищей, что штурмовики злы и опасны, и стоит только украсть самую ничтожную мелочь и попасться - запорют до полусмерти, а что останется, продадут на галеры либо к педерастам в веселый дом. Но сейчас штурмовики ничего плохого не делали, просто кучковались в разных местах, одни молились, другие жевали дурманное зелье.