— Меня мало интересуют цветы, — неожиданно произнес господин Гэн и девушка от удивления подняла на него глаза. — Я отдаю должное их красоте, но она не трогает меня. Их пышность назойлива, а сладкий аромат навязчив. Вся прелесть их выставлена наружу, в них нет никакой загадки. И лишь один цветок неизменно вызывает мое восхищение. Мэйхуа. — Острый взгляд черных, будто угли, глаз едва не заставил ее вздрогнуть.
И когда взор мужчины снова обратился к стоящим в вазе цветам, она испытала облегчение.
— Цветам зимней сливы свойственна скромность, достоинство… — холеные длинные пальцы едва коснулись полупрозрачных лепестков, и ей некстати вспомнилось, как эти же руки безжалостно разили врагов мечом, — и редкая стойкость. Нежнее розовой яшмы, они бросают вызов снегу, зиме, самой смерти. И смеют цвести, когда остальные цветы даже не помышляют о том.
Когда земля в трауре и надежда мертва, лишь аромат мэйхуа напоминает о том, что весна возможна.
Вы согласны, госпожа?
Проницательные глаза снова изучали ее. Спокойно, не скрываясь. А внутри нее все переворачивалось. И какая-то струна, натянутая до предела, звенела, дребезжа и рискуя сорваться: «Не слушай, беги, беги…» Но девушка лишь сильнее расправила плечи и встретила его взгляд с легкой улыбкой.
— Зачем вы пригласили меня сюда, Гэн-лан? Не думаю, что дело только в цветах и музыке.
— Вы снова правы, госпожа, — это обращение резануло слух. Она в очередной раз отметила, что после того самого сна он ни разу не назвал ее «барышней». — Я хотел попрощаться.
«Попрощаться?» Ах, да, конечно, ведь у него есть ключ, отпирающий Врата Жизни. Разумеется, он решил уйти. При мыслях об этом она ощутила немалое облегчение и… тоску?
— Вы покидаете нас? — спросила она, стараясь чтобы голос ее звучал спокойно и вежливо.
Мужчина не ответил, лишь уголки его губ слегка приподнялись.
— Не будем сейчас об этом. Воздадим должное текущему моменту.
Он взял из подставки кисть, окунул ее в тушь, на мгновение прикрыл глаза — и неспешными уверенными движениями начертал иероглифы «мэйхуа» на лежащем перед ним листе. Потом посмотрел на девушку вопросительно и приглашающе.
Она кивнула и сосредоточилась на цветах, пытаясь вобрать в себя ломаные линии веток, нежность цветка и тычинок, легкий деликатный аромат, потом выбрала кисть, тоже прикрыла глаза, мысленно представляя каждую из предстоящих черт, и лишь после этого прикоснулась кистью к бумаге. Вот так.
Теперь предстояло изобразить ветвь зимней сливы и посвятить ей несколько строк.
Девушка снова взялась за кисть, стараясь унять нарастающее в груди волнение. Ей это удалось — рисунок вышел вполне сносный, хотя и был бесконечно далек от совершенства. Должно быть, она увлеклась, составляя стихотворение и записывая его, и потеряла счет времени. Потому что когда закончила и подняла глаза, господин Гэн уже давно отложил кисть и внимательно за ней наблюдал.
— Я готова, — кивнула она. — Но вы опередили меня, Гэн-лан, вам первому и показывать.
Он молча протянул ей несколько листов. Начертания иероглифов она уже видела, но отметила про себя точность и некоторую сухость его почерка.
«Воспеваю мэйхуа» — значилось на следующем листе. Хорошее начало для стихотворения. Вот только стихотворения никакого не было. А на листе вместо ветви сливы она нашла лаконичный, всего в несколько штрихов, рисунок девушки, склонившейся над столиком с принадлежностями для письма.
Внутренний голос даже не кричал — уже захлебывался страхом и тревогой… Голова шла кругом, мысли мельтешили, словно стайка надоедливых жоу-чжи.
В испуге она вскочила на ноги и едва не перевернула столик. Выплеснулась на бумагу черная тушь и расплылась по ней бесформенным пятном.
— Что это? Зачем?
Она сжимала виски ладонями и пыталась хоть как-то собрать воедино свои мысли и не вспоминать. Нет и нет. Ей почти удалось, но он помешал — оказался рядом с ней и заглянул в глаза, приподняв пальцами ее подбородок. Непозволительный, неподобающий жест, которому она не нашла в себе сил противиться.
— Я возвращаю тебе твое имя, Цзя Мэйхуа, так же, как ты вернула мне мое.
— О чем вы? Я… не помню… — держась за осколки спасительной лжи лепетала она. Ласковость в его голосе пугала ее неизмеримо больше холодной сдержанности.
— О нет, ты помнишь… — улыбнулся он и провел пальцем по ее щеке. Глаза его сейчас казались подобны Тьме, что окружала дворец Владыки, — помнишь… Чье имя ты кричала, когда демоны скинули нас с обрыва? Кого звала, благословенная?
Не дыша она смотрела в затягивающую, пугающую черноту, словно снова падала в пропасть. Собственный крик звенел в ушах, вспоминался так явно. Да, она помнит. Как ни прячь, как ни скрывай от себя правду, она все равно настигнет рано или поздно.
Память пробила брешь в так тщательно возводимой ей стене и потекла в ее сознание тонким ручейком…
«Требовательные руки, жадные губы, облака и дождь…»
Ладонь ее сама потянулась к нему, пальцы, подрагивая, несмело коснулись его лица.
— Ян… Байлун?.. — произнесла тихо, не до конца веря.
Мужская рука легла поверх ее руки, заставляя прижаться к его щеке всей ладонью.