Восемь глав безумия. Проза. Дневники

Премьер-министр страны Гынгуании, только что свергшей иго колонизаторов, Фини-Фет, собрал всех политических и культурных деятелей своего государства, насчитывающего около 7000 человек населения, исключая женщин и детей (женщина вообще не считалась человеком, а мужчина-мальчик становился человеком с 10 лет и получал право повелевать своей матерью, бабками, тетками, сестрами и прочими родными женского пола любого возраста).

Высокое собрание должно было обсудить вопросы управления, а также социального и культурного строительства.

— Коллеги и товарищи, — обратился премьер к передовым людям Гынгуании.

Только несколько человек из них были одеты в самые неожиданные костюмы. Мин<истр> иностранных дел Жан Донне, напр<имер>, надел подаренный ему премьером красный фрак. Сам премьер был одет в шелковую европейскую рубашку и белые брюки. Мин<истр> культуры вместо белых брюк облачился в белые подштанники. На остальных была надета только национальная набедренная повязка Гынгуании — самый подходящий костюм для жаркого и очень скверного климата этой цветущей страны.

— Товарищи и коллеги, — еще раз торжественно повторял премьер, — пробил час. Настал благодетельный день нашего освобождения. Народ Гынгуании воспрянул после многовекового рабства и, засучив рукава, принялся строить новую жизнь…

При словах «засучив рукава» многие из присутствующих покосились на свои голые руки и такое же голое все прочее, но промолчали и продолжали внимать волнующей исторической речи своего премьера.

— Наша национальная культура долго была в загоне, а эта культура, дорогие друзья, — наш огромный вклад в историю человечества. Дорогу национальной культуре: поэзии, музыке, танцу, живописи, фольклору, нашей национальной медицинской науке, — всему, что наш народ сумел сберечь, даже находясь под игом презренных колонизаторов.

Коллеги! Скоро к нам прибудет делегация из стран родного с<оциалистического> лагеря. Мы ведь тоже строим социализм, сообразно с нашим национальным характером, с нашими культурными традициями, с нашими нравами, а главное — с нашим хозяйственным положением, имеющим свою специфику. На наше счастье, мы миновали эпоху капитализма и даже феодализма, с гордо поднятой головой и радостно бьющимся сердцем мы сразу вступили в эру построения социалистического общества.

Премьер не секунду замолк, вдохновенно глядя то ли на обнаженные торсы правителей и ученых, то ли в светлое будущее Гынгуании. Речь свою он вел на гынгуанском языке… т<о> е<сть> перемежал свистящие, шипящие и рычащие звуки с выражениями международными: капитализм, социализм, эпоха, традиция и проч<ими>. Понимали своего премьера его коллеги или не понимали, — трудно сказать, но они слушали его внимательно и не сводили с него глаз, слегка почесываясь, ибо даже они, люди, привыкшие к 70 градусам жары, все-таки потели, особенно в таком скопище.

— Так вот, — продолжал премьер, — к нам прибудут делегации, сначала одна, а в дальнейшем их, вероятно, будет много. Надо устроить этой делегации достойный прием, создать теплую, дружественную обстановку.

Великий жрец и знахарь (по-европейски — врач) Рчырчау гулко захохотал:

— Теплый прием… Слабо сказано. Мы им жаркий прием устроим. За 85 лет своей жизни я не могу привыкнуть к нашему родному пеклу.

М<инист>р госбезопасности Гынгуании Драуши подозрительно уставился на великого жреца:

— С каких пор вам опротивел климат нашей солнечной Гынгуании? — холодно и значительно задал он вопрос Рчырчау.

— С тех самых пор, как я начал себя помнить, молокосос ты этакий, — так же холодно ответил Рчырчау. — Напрасно ты пытаешься подражать каким-то образцам из стран соц<иалистического> лагеря, да сохранит их божество Жуй-Жри-Всех. Ты еще мелко плаваешь, сын ехидны и тарантула.

— Я покажу тебе сына ехидны и тарантула! Ты еще побываешь у меня в шалаше особого назначения!

Драуши сверкнул глазами, скрипнул зубами и схватился за тяжелый наган, подвешенный к его национальной набедренной повязке.

— То-ва-ри-щи! — укоризненно воскликнул премьер. — Что это такое! Едва мы успели путем длительной борьбы завоевать себе суверенитет, и вот сразу же между нами начинаются склоки и распри. Как глава прав<ительст>ва и руковод<итель> национального комитета объединенной раб<очей> партии, предупреждаю вас: я не потерплю раскола. Раскольники, фракционеры, клеветники и склочники будут изгнаны из наших рядов. Вы слышите?

Неопределенный, полуугрожающий-полутрусливый гул был ответом на предупреждение премьера.

— Какие достижения можем мы предъявить нашим друзьям из социалистических стран? — спросил премьер.

Все молчали.

— Ну, что, напр<имер>, имеется у вас? — обратился премьер к жрецу-знахарю.

Тот еще не забыл столкновения с главой госбезопасности, поэтому он угрюмо прорычал:

— Смотря в какой области.