Восемь глав безумия. Проза. Дневники

Поднялся страшный содом. Все повскакивали с мест и что-то закричали, рыча, урча и наступая на премьера. Министр культуры, стройный, еще очень молодой гынгуанец в белых подштанниках, загородил премьера:

— Что вы делаете? Разве у нас День Убийства Кабана[45], а не совещание по весьма важным государственным вопросам?

(День Убийства Кабана в Гынгуании был одним из главнейших национальных праздников, по ритуалу сопровождавшийся драками и кровопролитиями.)

Великий [жрец], будто разъяренный бык, двинулся на м<инист>ра культуры.

— Ты порочишь нашу национальную культуру, ты порочишь праздники, установленные богами. Не забывай, что и у белых есть боги… Да! Да! У ваших безбожных друзей есть боги, лежащие в каменном шалаше, и к этим богам приходят на поклонение отовсюду, и этих богов строго охраняют… Я все знаю. Меня не надуешь.

Рассказ Великого жреца заинтересовал высокое собрание. [С такой же быстротой, с какой[46]] члены гынгуанского прав<ительства> набросились на своего премьера с совершенно необоснованной яростью, так же совершенно без всякого основания они успокоились теперь, забыли о Фини-Фете и с крайним любопытством, широко раскрыв рты, они уставилась на великого жреца. А он тоже увлекся воспоминаниями:

— Когда я еще был без лука (то есть не имел права стрелять из лука наравне со взрослыми), приплыли к нам в большом плавучем доме белые жрецы и привезли они огромное круглое корыто с водой, — с чистой, прохладной водой. Кто погружался в эту воду, тому они дарили много хороших вещей: бусы, погремушки, кольца в уши, в нос, в рот, водку и табак. Я погружался несколько раз. Ведь я очень люблю чистую прохладную воду и ненавижу наше пекло. Я купался в корыте и глотал с наслаждением светлую воду… Вода тоже великое божество, но у нас-то мало воды, эта богиня не хочет жить в Гынгуании… Я купался, пил воду ушами и ртом, потом получал подарки и уходил. На шею мне надевали какую-то штучку из железа, пластинка была наложена посередине другой пластинки, это называлось: крест. И это значило, что я принял белых богов. Я прятал крест, приходил на другой день, опять купался и пил воду. И очень долго я купался и пил воду в круглом корыте. Но все хорошее, братья гынгуанцы, быстро кончается. Служитель божественного корыта, он назывался миссионер, запомнил меня… Он обругал меня непонятными словами «кощунник» и «язычник». А белые матросы очень смеялись, больно избили меня и прогнали.

Приходили потом и другие миссионеры, но не служители божественного корыта, а просто брызгальщики. Они брызгали водой на гынгуанца и говорили ему, что он принят в какую-то церковь. Но брызгальщики, по-моему, не настоящие жрецы, а брызганье — вовсе не священный обряд.

Все присутствующие увлеклись болтовней жреца, сам Рчырчау был опьянен приятными воспоминаниями.

Воспользовавшись этим, премьер Фини-Фет о чем-то тихо переговаривался с министром культуры под большим деревом с толстой корой и унылой и тоже очень толстой зеленовато-желтой листвой. Пошептавшись, два государственных деятеля подозвали третьего — м<инист>ра безопасности Драуши и что-то сказали ему. Тот кивнул и взялся за наган.

— Граждане! Товарищи! Коллеги! — властно проговорил премьер. — Мы отклонились от обсуждения важнейших вопросов, стоящих на повестке дня. Итак: чем встретим мы наших дорогих гостей, благодаря которым — подчеркнул премьер — мы избавились от иноземного ига и стали свободным, мощным государством. Мы возродим нашу национальную культуру. Мы возродим наши обычаи.

— Нужно возродить человеческие жертвоприношения, — упрямо настаивал великий жрец.

— Да! Да! Конечно! Но не сразу. Поймите, что если мы сейчас восстановим человеческие жертвоприношения и другие наши древние обычаи, белые колонизаторы скажут нашим друзьям: смотрите, кому вы предоставили суверенитет. Они поджаривают и пожирают друг друга, ваши гынгуанцы.

— А принцип невмешательства? — ехидно спросил Рчырчау. — Белые же уверяют, что они против вмешательства во внутренние дела других государств.

— А я против женского равноправия, — рявкнул министр обороны, стукнув шашкой о землю.

Все рассмеялись. Было хорошо известно, что грозный вояка сидел под мозолистой толстой пяткой своей очаровательной супруги.

— И это мы примем во внимание, — предупредительно заявил министр культуры. — Но всему свое время, коллеги. Не забывайте, что долгие века мы задыхались под гнетом империалистов. Национальные сокровища Гынгуании были разграблены. Наши умы были погружены в непроглядную тьму… Нам нужно пройти длительный реконструктивный период, нужно заняться строительством нового государства.

— Что было в веках, я не помню, — насмешливо проворчал великий жрец, — знаю одно, что белые запретили человеческие жертвоприношения, без чего Гынгуании нельзя существовать. Белые запретили убивать жен, пришедших в негодность. Я не считаю эти запрещения факторами, способствующими процветанию Гынгуании.

— Ишь, насобачился, старый черт! Где он слов таких нахватался? — шепнул министр культуры премьеру и министру иностранных дел в красном фраке, сидевшим рядом с ним.