Восемь гор

Тем летом я провел с ними пару недель. Не так много, чтобы перестать чувствовать себя гостем, но и не так мало, чтобы сидеть сложа руки. Два года моего отсутствия оставили в барме немало следов, когда я увидел свой дом, мне захотелось попросить у него прощения: вокруг уже выросли сорняки, обшивка крыши местами поехала и развалилась, уезжая, я забыл убрать трубу дымохода, торчавшую из стены, – снег сломал ее и попал в комнату, пришлось все чинить. Еще пара-тройка лет, и гора заберет дом обратно, вновь превратит в груду камней. Я решил все дни заниматься домом и подготовить его к моему очередному отъезду.

Находясь у Бруно и Лары, я обнаружил, что в мое отсутствие еще кое-что пошло не так. Когда мамы не было, а Анита спала, счастливая ферма превращалась в убыточное предприятие, а мои друзья – в двух постоянно ссорящихся хозяев. Лара только об этом и твердила. Она рассказала, что выручки за сыр не хватает, чтобы выплачивать ссуду. Все, что они с Бруно зарабатывали, они тратили, откладывать не получалось, а долг перед банком не уменьшался. Летом еще было ничего: живя в горах, они, по крайней мере, обеспечивали себя всем или почти всем. Зимой, когда приходилось арендовать хлев и покрывать другие расходы, становилось совсем туго. Чтобы выплатить старые долги, приходилось влезать в новые.

Тем летом Лара решила упростить процесс и работать напрямую с магазинами, а не через перекупщика, которого я видел в тот день, хотя ей это прибавляло немало работы. Дважды в неделю она оставляла дочку у моей мамы в Гране и объезжала на машине магазины. В это время Бруно на выгоне приходилось справляться со всем самому. Найми они кого-нибудь, затея потеряла бы смысл.

Пока Лара рассказывала мне все это, Бруно недовольно хмыкал. Однажды вечером он сказал:

– Может, сменим тему? Мы с Пьетро так редко видимся, неужели нам не о чем поговорить, кроме как о деньгах?

Лара обиделась.

– И о чем же мы будем говорить? – спросила она. – Не знаю, может, о яках? Что скажешь, Пьетро, не заняться ли нам разведением яков?

– Отличная мысль, – отозвался Бруно.

– Слыхал? – спросила меня Лара. – Он живет на вершине горы, а мы – простые смертные, куда нам до него. – Потом она сказал Бруно: – Ты сам загнал себя в угол.

– Вот именно, – ответил Бруно. – Это мои долги, не переживай.

Услышав это, Лара обиженно взглянула на него, поднялась и ушла. Он сразу пожалел, что ответил ей резко.

– Она права, – сказал Бруно, когда мы остались одни. – Но что поделать, работать больше я не могу. Если все время думать о деньгах, это все равно не поможет, лучше уж думать о чем-то хорошем, правда?

– Сколько вам нужно? – спросил я.

– Какая разница. Если я скажу, ты испугаешься.

– Я могу тебе помочь. Останусь здесь и проработаю до завершения сезона.

– Да нет, спасибо.

– Платить не надо. Мне в охотку.

– Нет, – сухо ответил Бруно.

До моего отъезда мы к этой теме больше не возвращались. Лара держалась в стороне – обиженная, встревоженная, занятая хлопотами с дочкой. Бруно делал вид, будто ничего не произошло. Я часто ходил в Грану за материалами, чтобы починить свой дом: я подновил цемент, заделал трубу дымохода, выдрал сорняки. Для крыши заказал такие же лиственничные доски, какие мы использовали при строительстве. Как раз, когда забравшись наверх, я менял старые доски на новые, появился Бруно – наверное, он хотел сходить в горы, но, увидев меня на крыше, взялся помочь.

Эту работу мы проделывали шесть лет назад. Мы быстро все вспомнили. Бруно выдирал гвозди из старой доски, я сбрасывал ее на луг, потом клал новую и придерживал ее, пока Бруно прибивал. Мы понимали друг друга без слов. На час мы словно вернулись в то лето, когда наши жизненные пути еще не определились и у нас не было других задач, кроме как сложить стену или затащить наверх балку. Мы все закончили очень быстро. Крыша стала как новенькая, и я пошел к источнику за двумя банками пива, которые лежали в ледяной воде.

Тем утром я снял молитвенные флажки, выцветшие и потрепанные ветром, и сжег их в печке. Потом повесил новые – не между двумя деревьями, а между скалой и углом дома, вспоминая ступы, которые я видел в Непале. Флажки развевались на ветру над словами, посвященными отцу, и словно благословляли его. Когда я вернулся, Бруно разглядывал флажки.

– Что на них написано? – поинтересовался он.

– Это молитвы, в которых просят послать удачу, – сказал я. – Процветание. Мир. Гармонию.

– И ты в это веришь?

– Во что, в удачу?

– Да нет, в молитвы.

– Не знаю. Но у меня от флажков поднимается настроение. Это уже немало, правда?

– Да, ты прав.

Я вспомнил о нашем талисмане и поискал его глазами. Маленькая сосенка была на своем месте – такая же кривая и тоненькая, какой я ее посадил, но все-таки живая. Ей предстояло встретить седьмую зиму. Деревце тоже покачивалось на ветру, но не вызывало мыслей о мире и гармонии. Скорее, оно символизировало упорство. Желание жить во что бы то ни стало. Мне подумалось, что в Непале это не считается добродетелью. В Альпах, возможно, да.

Я открыл пиво. Протянул Бруно и спросил:

– Каково это, быть отцом?