Восемь гор

Потом, как обычно, я прошел Грану и почувствовал, что вся городская отрава осталась у меня за спиной. С похожим чувством в Аннапурне я входил в священную долину: только здесь не было религиозных запретов, все оставалось неизменным, потому что об этом месте забыли. Я нашел полянку, которую мы с Бруно в детстве называли “лесопилкой”: здесь до сих пор были рельсы и вагонетка – их много лет назад использовали, когда пилили доски. Неподалеку начиналась канатная дорога, по ней доски доставляли на альпийские выгоны: привязанный к стволу лиственницы стальной трос сросся с корой. О горах моего детства забыли, потому что они ничего не стоили, вот им и повезло. Я замедлил шаг, как шептали мне непальские носильщики на большой высоте: “Бистаре, бистаре”[10]. Мне не хотелось, чтобы все произошло слишком быстро. Всякий раз, возвращаясь в горы, я словно возвращался к самому себе, в места, где я был собой, где мне было хорошо.

На выгоне меня ждали к обеду. Бруно, Лара, маленькая Анита, которой еще не исполнилось и года, играла на одеяльце на лугу, моя мама не спускала с нее глаз. Мама сказала: “Это дядя Пьетро, гляди, Анита!” И сразу поднесла мне ее, чтобы мы подружились. Девочка недоверчиво поглядела, потом заинтересовалась моей бородой: схватилась за нее и потянула, издала непонятный звук и засмеялась своему открытию. Мама была совсем не похожа на пожилую женщину, с которой я попрощался перед отъездом. Не только она, но и все вокруг выглядело живее: здесь были курицы и кролики, мулица, коровы, собаки, на огне готовилась полента, тушилось мясо, стол накрыли под открытым небом.

Бруно так мне обрадовался, даже обнял. Обычно мы так не делали. Пока он сжимал меня в объятьях, я удивился: что-то переменилось? Когда мы оторвались друг от друга, я вгляделся в его лицо, морщины, седину, потяжелевшие с годами черты. Мне показалось, что и он ищет во мне приметы возраста. Это по-прежнему были мы? Потом он усадил меня во главе стола и налил до краев четыре стакана – выпить за мое возвращение.

Я уже отвык от вина и мяса, у меня голова пошла кругом. Я болтал без умолку. Лара и мама по очереди вставали взглянуть на Аниту, пока она не задремала – по знаку или молчаливому соглашению мама встала, взяла ее на руки и отошла в сторону, убаюкивая. Я привез в подарок чайник, чашки и пачку черного чая. После обеда я приготовил его на тибетский манер – со сливочным маслом и солью, хотя у здешнего масла был не такой яркий и горький вкус, как у масла из молока яка. Готовя чай, я рассказал, что в Тибете масло используют повсюду: сжигают в светильниках, женщины смазывают им волосы, его перемешивают с костями при небесном погребении.

– При чем? – удивился Бруно.

Я объяснил, что на высокогорье недостаточно дерева, чтобы сжигать трупы: с них сдирают кожу и кладут на вершине холма на съедение грифам. Через несколько дней остаются одни кости. Тогда череп и скелет дробят, смешивают с маслом и мукой, и птицы съедают эту смесь без остатка.

– Какой ужас, – сказала Лара.

– Почему? – возразил Бруно.

– Ты представляешь? Труп бросают на землю, и птицы раздирают его на куски.

– Лежать в яме не намного веселее, – сказал я. – Все равно тебя кто-нибудь съест.

– Да, но, по крайней мере, никто этого не увидит, – возразила Лара.

– А по-моему, это здорово, – сказал Бруно. – Корм для птиц.

Зато чай Бруно не понравился, он выплеснул содержимое своей и наших чашек и налил в них граппы из бутыли. Теперь мы трое были немного пьяны. Бруно обнял Лару за плечи и спросил:

– А девушки в Гималаях какие? Такие же красивые, как в Альпах?

Сам того не желая, я нахмурился. И буркнул что-то в ответ.

– Ты ведь там не стал буддийским монахом, правда? – спросил Бруно. Но Лара поняла, что мне не хочется об этом говорить, и ответила за меня:

– Нет, нет. Подруга у него есть.

Бруно взглянул мне в лицо и рассмеялся, поняв, что это правда, а я невольно поискал глазами маму, которая стояла слишком далеко и не могла нас слышать.

Потом я прилег под старой лиственницей – одиноким деревом, возвышавшимся среди лугов. Я лежал, прикрыв глаза, положив руки за голову, смотрел сквозь ветви на вершины и хребты Гренона и дремал. Этот вид всегда напоминал об отце. Я подумал, что, сам того не желая, отец создал причудливую семью, членом которой я и был. Что бы он сказал, увидев, как мы все вместе обедаем. Его жена, сын, его второй, “горный”, сын, молодая женщина и маленькая девочка. “Будь мы братьями, – подумал я, – Бруно оказался бы старшим. Из нас двоих он был тем, кто строил. Строил дома, семьи, хозяйства: старший брат со своими землями, со своим скотом, со своим потомством. Я был младшим братом, который все проматывал. Не женился, не заводил детей и бродил по свету, месяцами не давая о себе знать, а потом являлся домой в праздничный день, да еще к самому обеду. Кто бы мог подумать, правда, папа?” За этими пьяными фантазиями я уснул на солнышке.