Восемь летчиков или хозяин Байкала

Они уже поклонились последний раз могилке Саши и направлялись в сторону берёзовой рощицы, когда Семёнович, встряхнув головой и сбросив своё оцепенение, кинулся их догонять, при этом, то и дело, оборачиваясь на соседнюю могилу.

Войдя в помещение секретариата лавры, бригадир, как на почте, расписался в получении, и уже с остальными вышел во двор, где народу прибывало всё больше и больше. Скоро будут звонить к обедне. Юрий Николаевич заметил даже съёмочную группу, надо полагать, решившую снять здесь в лавре очередной репортаж для воскресных новостей города.

Всё.

Делать им в лавре было нечего, и все уселись в подогнанную Михаилом машину.

Из бумаги вывалилась сложенная старая куртка, и когда Семёнович её развернул, в салоне автомобиля воцарилась благоговейная тишина.

У Семёновича на глазах выступили слёзы.

Это была куртка Саши.

Старая как сама бесконечность, изорванная во многих местах, с дырками, ржавыми пятнами, пропалинами на рукавах и… с надписью «БАМ», сзади на спине.

Именно в ней он прошёл весь путь с Борькой, Алексеем и другими бойцами; именно в ней он сидел у костра, когда Игорь показывал ему фотографию своей семьи…

В ней он прошёл всю одиссею экспедиции, начиная от первой смерти бурята и кончая смертью Семёна.

В ней он похоронил Люду…

В ней скитался ещё двадцать шесть дней после того как соорудил крестик на могиле своего старшего друга.

В ней его подобрали рыбаки, когда он в помутнении рассудка вышел из тайги, прижимая руками фотоаппарат, который вскоре исчез со всеми доказательствами в руках сотрудников КГБ.

Друзья бережно ощупывали каждый сантиметр пожелтевшей и выцветшей ткани, словно им в руки попался музейный экспонат древности. Каждый хотел дотянуться и потрогать раритет: даже Юрий Николаевич, всегда невозмутимый – и тот едва ли не перевалился с переднего сиденья – настолько трагическая память о Саше отложилась в их сердцах.

Каким образом она сохранилась, минуя больницы, секретные лаборатории и более тридцати лет нахождения в стенах монастыря?

Следующим Семёнович вытащил на свет божий, пожелтевший от времени лист тетрадной бумаги, упакованный в полиэтиленовую оболочку, с Сашиным почерком на лицевой стороне.

Юрий Николаевич благоговейно взял его в руки и начал читать вслух, как когда-то совсем недавно читал в вагончике Женька.

За окнами автомобиля звонили колокола.

Кто скажет, что этот звон благовеста был не к месту?

- Датируется 29-м марта 1991-го года. Почерк вполне читаемый, не дрожит, не съезжает в сторону. Есть отпечаток вымазанного в чернила пальца…

- В 91-м году ему было под сорок лет, - подсчитал Михаил. – Или около того. Тогда он ещё не был стариком. В самом расцвете жизненных сил.

На листке были такие строки:

«ПОСЛЕДНИЙ СТИХ»

Последний свой сон оставляю я вам,

Последний свой плач и последние слёзы.

В нём будет печаль, а не сладкие грёзы -

На сердце рубцы затянувшихся ран.

Последний свой взгляд оставляю я вам,

Последний свой крик перед вечной разлукой:

В нём боль и любовь с нескончаемой мукой

И счастье, попавшее в грязный капкан.

Последний свой день оставляю я вам,

Жизнь прожита мною не так как хотелось.

Душа между раем и адом вертелась,

Не зная, что я погубил себя сам.

Последний свой стих я для вас оставляю –

Знак, поданный мне, я услышал с небес.

Конец настаёт, и об этом я знаю –

В страну ухожу, где кресты словно лес.

…После долгой паузы бригадир отдал листок старой тетради Семёновичу, и тот аккуратно сложил его, спрятав во внутренний карман.

В гнетущей тишине Юрий Николаевич подвёл итог:

- Он уже тогда готовился к смерти. Начиная с 1991-го года.

Колокола продолжали звонить, оглашая своим благовестом лавру и прилежащий к ней город. Казалось, в этом звоне было некое знамение для наших друзей – мистическое, возвышенное, непонятное разуму. Покидая монастырь, каждый из них уносил с собой частичку Сашиного духа, его существования, его неприязнь к мирской жизни и всепоглощающую любовь к Люде.

Так бы и закончилась данная трагическая история на этом моменте, и уже можно было бы ставить точку, означавшую конец печального сюжета, если бы не одно, последнее и весьма загадочное обстоятельство, посетившее приятелей тут же, не выезжая из монастыря.

А именно…

********

Когда Мишка, взвизгнув покрышками, стремительно направил машину к выездным воротам храма, Семёнович краем глаза заметил за стеклом своей дверцы шарахнувшихся в стороны людей, и среди них в поле его зрения выделился некий субъект, испугавшийся, надо полагать, более остальных. Он возник в толпе, казалось, ниоткуда. По его недоуменному виду было заметно, что парень не из мира сего и присутствует в нём лишь несколько секунд – озирающийся по сторонам, опешивший, явно оказавшийся здесь не к месту, оглушённый и ничего не понимающий.

Он видел купола впервые, он озирался на прохожих в чудной для него одежде, задирал голову и смотрел на светящиеся в позолоте кресты храмов, а когда Мишка газанул, напугав нескольких туристов, незнакомец шарахнулся в сторону от машины, уставившись на это чудо техники округлившимися от смятения глазами.

Тут-то Семёнович его и заметил.