Восемь минут тревоги (сборник)

Нравилось это кому или нет, легко далось или непросто, но решение было принято, и сержант с деланным равнодушием отвернулся, чтобы уж не терзаться совестью от собственных чувств в реакции подчиненных. Наблюдая в отдалении за пустыми хлопотами вожатого, сержант вдруг с удивлением обнаружил, как вместе с терпкой прохладой вечера в него вошло, опалив гортань и легкие, наполнив до предела все его существо, что-то необычное, новое, еще неосознанное. И когда он немного освоился с этим неведомым Прежде своим состоянием, когда понял его и принял, сразу свыкаясь, то решил, что вот сейчас, сию минуту стал мужчиной и что отныне возврата к прошлому, юношескому, нет…

Согбенная спина Пушкарева с выпирающими лопатками издали напоминала чуть ли не символ, ибо заключала в себе укор, горький и безотрадный; болезненно принимая этот укор, сержант подумал, что легче было бы самому проработать оставленный нарушителем след, чем вызывать с заставы Фагота. Но он так же сознавал, что без собаки, без уникального ее чутья и прочих замечательных качеств они слепы, как новорожденные котята, беспомощны. И размышлять в этой ситуации было не только лишне, но и опасно. В этом отказе от ненужных чувств, в жестком самоотречении, насколько понимал сержант, как раз и заключались только что явленные ему мужские начала.

Однако ни Баринов, неловко топтавшийся по валежнику в поисках подходящих жердей, ни радист, в нерешительности громыхавший за спиной сержанта гарнитурой радиостанции, еще не поняли происшедшего с сержантом, выжидали, сами не зная чего.

— Вам что, не ясно? Или повторить приказание? — зло вскинулся сержант на радиста. — Вызывайте Фагота!

Кличку свою Фагот обрел еще в питомнике, и начальная буква имени, которую получал и под которой значился в документах весь щенячий помет, была тут ни при чем. Квелый этот кобелек, поначалу подлежавший чуть ли не выбраковке, но со временем догнавший в весе и резвости братьев и сестер и выросший в крепкую овчарку, с рождения обладал таким неприятным, достающим до печенок пронзительным голосом, что иначе как Фаготом и назвать его язык бы не повернулся. С возрастом эта его особенность блажить от «ля» до «си» не то что не пропала, а наоборот, закрепилась, вошла в силу, и любое свое состояние — от обиды до безудержного восторга — пес выражал всей гаммой звуков, напоминавших вой фагота в руках неумелого, зато ретивого ученика. Но службу — ничего не скажешь — Фагот справлял хорошо, работал исключительно верхним чутьем по следу многочасовой давности, и уж если кому и стоило отдать предпочтение после бесподобного в своем деле мастера Арчи, так это ему.

С решительным приказанием сержанта все сразу стало на свои места, потому что на границе — знали это по опыту — нет ничего хуже неопределенности, напрасного ожидания и пустой траты времени.

Баринов держал на весу две увесистых жердины, поглядывал нетерпеливо в ту сторону, куда минуту или две назад, шумно рассекая воздух, просквозил запоздалый вяхирь и куда надлежало держать путь им самим. Радист тоже вполне отдохнул, отдышался, готов был продолжить бег через жидкие, без листвы, сквозные перелески. Оставалось распорядиться последней заботой — раненным в схватке животным.

— Пушкарев! Толя… — Сержант подошел к вожатому, тоже опустился ненадолго на корточки, тронул легонько собаку, приглаживая недавно жесткую, остистую, а теперь заметно опавшую шерсть. — В помощники тебе оставляю Баринова. Мы управимся и вдвоем. Несите Арчи к машине, а там — на заставу…

Сержанта не интересовало, как воспримет его решение своевольный Баринов, заартачится, будет возражать или безропотно подчинится; ему гораздо важнее было ободрить вожатого, совсем сникшего от свалившейся на него беды, предчувствия близкой утраты и потому потерявшего реальное представление о происходящем.

— Не надо в машину! — неожиданно ясным голосом сказал Пушкарев и встал, заглядывая сержанту в глаза. — Зачем Арчи в машину?

— Толя… — Сержант тоже не знал, как надлежит себя вести в таких случаях. Он только сухо кашлянул, сжал плотно губы, нахмурился. — Арчи осязательно вылечат, на заставу приедет ветврач, он поможет. Надо спешить.

Сержант объяснял, словно больному, и Пушкарев слушал его внимательно, как и прежде не отводя глаз.

— К машине нести поможет Баринов, все-таки вдвоем легче. И поторопитесь: скоро уж совсем стемнеет.

До машины, которая не смогла пробиться через редколесье и потому осталась вместе с шофером на тыловой грунтовке, было километра два, не меньше, а нести тяжелую, да еще раненую собаку одному было несподручно.

Арчи издал стон, будто понимал, что речь шла о нем, что решалась его судьба. Тонкий, почти неслышимый звук, долго сдерживаемый, прорвался наружу, когда Арчи в очередной раз попытался встать, ударил по нервам. Пушкарев кинулся на этот жалкий призыв и уже снизу, от земли, подхватив голову собаки обеими руками, торопливо подбив под нее пышную груду листвы, сказал устало:

— Я сам донесу. Не надо, ребята… Пусть Баринов идет с вами. Я справлюсь.