Восемь обезьян

— А что — правильно… — одобрила врач, — черепно-мозговое… коктейль номер три…

— Что, простите?

— Это я не вам, это я Анатолию!

Действительно, неказистый санитар уже достал из чемоданчика несколько ампул, сколол их кончики и наполнил шприц. Врач в это время прослушала сердце пострадавшего, подняла веки, посветила в них фонариком.

Надежда перевела дыхание: теперь Михаил Юрьевич в руках профессионалов, она может больше не беспокоиться…

И тут она вспомнила его последние слова, точнее — единственное слово: дневник. Что он имел в виду?

Огромная женщина освободила левую руку пострадавшего, закатала рукав, чтобы сделать инъекцию. Надежда увидела на полу выпавшие из руки Михаила Юрьевича листки и быстрым, незаметным движением подобрала их, спрятала за пазуху.

— Раз вы не родственница, в больницу не поедете! — проговорила врач решительным, не терпящим возражений тоном.

— Но на всякий случай скажите, в какую больницу вы его повезете. Я передам его знакомым.

— В третью городскую, она сейчас дежурная.

— А как она вообще?

— Да нормальная больница! Не волнуйтесь! Вы же сказали, что первый раз его видите!

Надежда промолчала. Ей трудно было объяснить, что пока она сидела рядом с Михаилом Юрьевичем, сжимая его руку, между ними установилась какая-то невидимая, но прочная связь, и она теперь чувствует, что отвечает за него. Врач, однако, что-то почувствовала в ее голосе или взгляде и проговорила усталым голосом:

— Не волнуйтесь, выкарабкается он. Сердце неплохое, да и рана не такая глубокая. Хотя, конечно, голова есть голова…

Анатолий на две минуты исчез и вернулся со складными носилками. Вдвоем с врачом они уложили на них Михаила Юрьевича, вынесли из квартиры. На площадке стояла соседка, которая бросила быстрый взгляд на носилки, потом на Надежду и сообщила врачу, что у нее есть ключ от квартиры и она тут приглядит.

Впрочем, врача это мало волновало. Соседка добавила, что сама позвонит кому надо и привезет в больницу документы. И что Михаил Юрьевич, конечно, человек пожилой, однако дверь кому попало никогда не открывает, стало быть, впустил кого-то знакомого, тот его и угостил ударом по голове, а сам ограбил. При этом соседка очень выразительно покосилась на Надежду.

«Убить Муську мало! — Надежда с трудом сдержалась, чтобы не произнести эти слова вслух. — Вечно она меня в жуткие неприятности втягивает!»

Вслед за носилками она спустилась по лестнице, проследила за тем, как Михаила Юрьевича погрузили в машину и увезли в больницу. Потом она отправилась домой.

И только дома с удивлением обнаружила у себя в кармане стопку смятых желтоватых листков, исписанных непривычно аккуратным почерком.

Приглядевшись, Надежда поняла, что непривычное ощущение от этих листков связано не только с ровным, аккуратным почерком.

Листки эти были исписаны выцветшими зеленоватыми чернилами, каких Надежда Николаевна не видела много лет. Но самое удивительное — записи на них были сделаны по старой, дореволюционной еще орфографии, с ятями, твердыми знаками и другими буквами, названия которых Надежда и вовсе не знала.

Надежда разложила листки на столе и начала читать.

Вася-щипач спустился по ступенькам в заведение Николая Парфеныча и огляделся по сторонам. Подвал, как всегда, был полон клубами пара — от дыхания многих людей и от кипящих самоваров. Из этого пара то и дело выныривали раскрасневшиеся лица половых и осоловевшие от тепла и водки физиономии посетителей. По большей части здесь грелись ломовые извозчики и мелкие разносчики с ближнего Сенного рынка, но было и несколько приказчиков из Серебряных рядов, что возле Никольского собора, и даже два-три мелких спившихся чиновника, один из которых нализался уже порядочно.

Прежде чем приступить к своей обыкновенной работе, Вася прошел к стойке, за которой возвышался Николай Парфеныч, чтобы выразить тому свое почтение. По дороге он ненароком ощупал карманы подвыпившего приказчика, но не нашел там ничего представляющего интерес.

— А тебе чего здесь надо? — Николай Парфеныч хорошо знал Васины интересы и терпел его только до тех пор, пока тот делился с ним добычей и не мешал коммерции.

— Мое вам почтение, Николай Парфеныч! — проговорил Вася подобострастно. — Зашел чайку попить, погреться. На улице-то сами знаете, мороз!

— Знаю я, какой ты чай пьешь! — проворчал хозяин.

— Ну надо же мне, мальчишке, на молочишко заработать… вы же меня не первый год знаете, я порядок понимаю, к вам со всем нашим уважением, от меня вам обиды не будет.

— То-то что не будет… — Николай Парфеныч наклонился, понизил голос и проговорил: — Вон там, в углу за печкой, чудак какой-то сидит. Сидит и сидит который уже час и давно ничего не заказывает. Надо бы ему показать наши порядки.

Вася повернулся и посмотрел в угол.

Клубы пара на минуту рассеялись, и он разглядел того, о ком говорил трактирщик. В углу и правда сидел какой-то странный тип — не поймешь кто, то ли из господ, то ли из купеческого звания, кафтан на нем был необычный — с серебряным галуном и странными нашивками, и бритое лицо было темно непривычной иноземной смуглотой, напоминающей цвет старой бронзы.